Внуковскому и в голову не могло прийти, что по мере его азартного продвижения к месту избранной дислокации в аулах, которые он миновал, тоже многое происходило. Пока он спешил к аулу Ахсарджин, пока по нижней окраине аула Цолд пробирался к лесу, что напротив Барота, откуда действительно как на ладони были видны многие аулы Лехурского ущелья, в самих аулах уже побывали гонцы повстанцев. Зная, чем кончается появление в горах солдат, мужчины брали съестной припас и оружие и уходили в горы, туда, куда указывали им гонцы отрядов Васо и Габилы, ожидая, как будут развиваться события. Внуковский успел успокоиться и в душе смеялся над Альфтаном.

«Старый дурак! — дергал он себя за мочку уха. — Думает, что я, дабы завоевать вновь его расположение, буду и сам драться как лев, и солдат бросать в пекло. Как бы не так! И без того немало я здесь глупостей понатворил. Хватит того, что абреки могли запросто пристрелить на идиотской вечеринке! Хватит того, что в плен попал, как кур в ощип. Теперь мы ученые! Теперь нас на мякине не проведешь. Буду, как сурок, в этом бору сидеть. Носа не высуну, а бить противника прикажу только с тыла, только в спину. Наверняка. Пусть теперь Сокол отличается…»

Вернулись пластуны.

— Все в порядке, господин капитан. В двух шагах не видно. Хорошо устроились.

Внуковский бросил на землю плащ, улегся поудобнее и взял в руки бийокль. Сразу приблизился склон горы, на котором, как ласточкины гнезда, лепились сакли одного, другого аула. На площадках перед жилищами пустынно. Лишь кое-где играют, сидят на земле дети. Древние старухи водят на веревках коз. Девушки с кувшинами на плечах спускаются к родникам, поднимаются наверх. Дымят редкие очаги…

Бинокль поднялся выше, медленно двинулся влево, вправо. Что это? Сердце заядлого охотника замерло от волнения: в небольшой лощине под скалой мирно паслись олени. Настоящие пятнистые олени! Не стереги он сейчас абреков, он бы на животе прополз эти три-четыре километра и непременно уложил бы обладателя самой красивой короны рогов!

Обидно. До чего же обидно! Без малого год он на Кавказе. Не раз уже выбирался на охоту в места, где водились олени, где их видели и подстреливали местные проводники. Но ему не везло. И вот они, пятнистые олени, сами явились, словно знали, что сегодня он им не опасен и можно спокойно щипать травку.

«Понаблюдаем, — решил Внуковский. — Глядишь, и время скорей пройдет. А через часок-другой пошлю связного к Соколу».

Он повел биноклем вверх по склону и вдруг обнаружил, что присутствует на охоте. К оленихе, лежавшей с олененком на отвесной площадке, крался матерый волчище. Он надолго приникал к земле, положив голову между вытянутых крупных лап, отбросив на сторону прямой, как полено, хвост, и снова делал неуловимый, тихий рывок вперед.

Еще выше, на выступе скалы, Внуковский разглядел, вначале приняв их за куст, широкие, ветвистые рога крупного самца. Видно, выступ скалы загораживал от него крадущегося хищника. В свою очередь и волк не видел оленя-вожака.

На мгновение Внуковский представил, что это он крадется к мирным горцам, как волк крадется к оленихе с детенышем. Что стоит волку мертвой хваткой впиться в шею оленихи? Что стоит мощными клыками перервать нежное горло олененку? И не так ли не видит его до поры бесстрашный и сильный воин, как не видит грозящей оленихе опасности красавец олень?

Но то ли ветка хрустнула под когтями волка, то ли ветер сменил направление и олениха почувствовала ненавистный запах хищника, но она вдруг встревоженно встала, загородив собой детеныша.

Жалобный взмык оленихи и рык голодного зверя. Внуковскому казалось, что он и на расстоянии отчетливо слышит их. Пружиной распрямилось сильное, стремительное тело волка. Прыжок, еще прыжок, еще — но на пути хищника встал, наклонив к земле рога, широкогрудый олень.

Волк, не замедляя бега, лишь чуть изменив направление, кинулся на противника, стремясь схватить его клыками за шею, но наткнулся на частокол рогов. Второй прыжок стоил ему жизни: поддев серого рогами, олень швырнул его со скальной площадки вниз, на острые камни.

Внуковского будто холодом обдало. Он отложил бинокль и закрыл глаза. Судьбе уже трижды было угодно поставить их рядом с Васо Хубаевым. Один раз, в Цубене, как волк в ночной засаде, подстерег он этого доверчивого молодца. Правда, брали его тогда жандармы. Рискни Внуковский скрестить шашку с клинком Васо, кто знает, лежал бы он сейчас здесь или нет? Молнией в ночи сверкала сабля абрека, и Внуковский двумя жандармскими жизнями оплатил пленение героя. Второй раз уже он, Внуковский, играл жизнью безоружного противника, а затем его самого спас счастливый случай: абреки не могли стрелять в доме Бакрадзе, чтобы не поднять на ноги гарнизон. И наконец, третья встреча. Васо было достаточно мигнуть своим сподвижникам — и их с Бакрадзе тела болтались бы на деревьях или валялись бы где-нибудь в пропасти…

Что сулит им четвертая встреча?

Одно ясно: не надо больше испытывать судьбу. И если она подарит ему новый счастливый случай, он первым пошлет пулю в голову вожака мятежных горцев.

На узких улочках аула Внуковский заметил движение солдат. «Что там затеял Сокол?» Солдаты суетились, но ни хлопков винтовочных выстрелов, ни стрекота пулеметов не доносилось. Внуковский заметил лишь, что несколько пахарей, обрабатывавших на волах свои крохотные поля, вернулись в аул, и скоро на одной из площадок, перед саклей, в которой, по-видимому, размещалась местная управа, стала густеть толпа.

«Смотри ты, — отметил Внуковский, откладывая в сторону бинокль и вытягиваясь на плаще, — значит, Сокол собирается беседовать с этими земляными червями. Жди, жди! Так они и выдали тебе мятежников!»

Впрочем, некоторое время спустя он вспомнил, что губернатор согласился с предложением Сокола: прежде чем начинать прочесывание, и обыски, и аресты, поговорить с людьми, попробовать припугнуть их.

«Вольному воля, — тихо сплюнул он в траву. — Пусть говорят, пусть убеждают, пусть взывают к совести. Я же теперь признаю только один аргумент — пулю».

Внуковский подозвал вахмистра:

— Не найдется ли там у тебя, вахмистр, фляжки?

— Как не найтись, господин капитан! — понимающе усмехнулся тот. — В горах воюем, этого добра в каждом дворе — бочки. Грех не поживиться.

— Продрог я малость.

— Как не продрогнуть, ваше благородие! Осень.

Вахмистр отцепил от пояса фляжку и протянул командиру.

Чем глубже войска забирались в горы, тем чаще полковника Альфтана посещала мысль о возвращении. «Войти сюда все же легче, чем вырваться», — размышлял он, когда угар торопливого выступления прошел.

Артиллерия немилосердно отставала. Восьмерка лошадей никак не помещалась на узкой дороге, а четверки не могли тянуть орудия в гору. Кавалеристам то и дело приходилось спешиваться и подталкивать сзади фуры со снарядными ящиками, с патронами, с провиантом.

На вторые сутки непривычные к горам лошади выбились из сил, неистово ржали, рвались из постромок, и нескольких вконец очумевших от кнутов меринов пришлось пристрелить.

Полковник оглядывался назад и видел сомкнувшиеся позади колонны сумрачные скалы. «Окажись на этих скалах достаточно искусных стрелков (а они есть у абреков — как им не быть!) — и они перебьют моих солдат, даже не вступая в бой».

Эти опасения еще более усилились, когда адъютант сообщил, что на привале пропали два солдата обозной команды; на месте, где они сидели, остались только их трубки да снятые, чтобы дать передохнуть ногам, стоптанные, латаные сапоги с портянками.

— Усилить боевое охранение! — скомандовал полковник, невольно ощущая на шее тонкую веревочную удавку, которую, по рассказам старослужащих, накидывают горцы своей жертве, чтобы она не успела криком всполошить всех остальных.

Это ловкое, бесшумное нападение — солдат утащили среди бела дня, когда они бодрствовали, сидели на камнях, зажав винтовки между колен, — более чем что-либо другое убедило Альфтана в необходимости переговоров с горцами.