— Так всё-таки они ж незаконно захватили судно? — допытывался я, отметив, что я тоже собранию, мартышке и этому противному одесситу в кино не поверил.

— Нет, судно захватили вполне законно. В те годы между Тайванем, Южной Кореей и Филиппинами существовал договор, чтобы задерживать в этом водном треугольнике суда под любым флагом, которые держат курс в Красный Китай со стратегическими грузами, а мы шли с керосином, сам понимаешь!

— Хорошо! Но вас всё-таки в тюрьме держали! — старался я рассуждать. — Пускай вы там, как в фильме, не держали длительной голодовки и в верности Родине вы там своей кровью не расписывались, но тринадцать месяцев просидеть в тюрьме — это что-то значит!…

— В какой тюрьме?! Нас было сорок девять человек команды. Тайванцы нас разделили на две группы, да и то по той причине, что в маленьком городке, куда нас доставили, не было такой большой гостиницы, чтобы разместить столько народу. Вторую группу увезли в другой город, там они тоже жили в гостинице. Тайванские власти нас бесплатно кормили, курево давали, в кино иногда водили. А так, мы целыми днями бродили по этому маленькому городку, не зная толком, чем кончится вся эта заваруха. Тайванцы — как представители власти, так и простые люди относились к нам доброжелательно. Народ, правда, бедновато там живёт, поэтому нас и содержали довольно скромно. Никаких шантажей не было, не было и психолога, а тринадцать месяцев мы там пробыли только потому, что Советский Союз не поддерживал никаких дипломатических отношений с Тайванем, и не было никакой возможности вести переговоры, как нам выбраться домой. Лишь спустя несколько месяцев нами занялось французское консульство, и только благодаря его посредничеству начались переговоры с Москвой. Москва тем временем использовала наше пребывание на Тайване для нагнетания антитайванской истерии внутри Союза, совершенно не заботясь о нашем возращение. Погостив тринадцать месяцев, группа из другого города была отправлена в Москву, а нас отправили в Штаты, наверное тайванцам было накладно нас содержать. Возможно, французы вели переговоры только о первой группе. Оказавшись в нью-йорском аэропорту, мы были встревожены, что нас никто не встретил из советской миссии. Несколько человек решили остаться в Америке, опасаясь репрессий на Родине, как это и было на самом деле. Впрочем, и концовка фильма настолько же лжива, как и весь фильм. Когда я прибыл в 1961 в Союз, меня арестовали, сняв с поезда в нескольких километрах от дома. Прямо из Одессы, куда я ехал, меня доставили в Бутырскую тюрьму. В Бутырке мне один надзиратель сказал, что чуть больше года назад здесь сидели некоторые члены команды из комсостава нашего танкера.

— Значит вместо цветов, как в фильме, их встретила зона? Я тоже слышал на этапах от людей, кто был в потьменских лагерях в конце 60-ых годов, что они встречали там членов команды танкера «Туапсе», которые добивали свои десятилетние срока, — добавил я.

Михаил Васильевич промолчал. Миша стоял в стороне и разговаривал о чём-то с другим больным. Втроем в битком набитом дворе не было никакой возможности передвигаться. Я прохаживался с Иваньковым, и мне даже было трудно представить, что вот этот невысокий, совсем невзрачный худенький человек лет пятидесяти, прожил шесть лет в Америке. Мне было очень интересно знать всё об этой стране, и Иваньков спокойно, так-же без каких-либо эмоций рассказывал мне, как он там жил. По его тону чувствовалась, что он очень сильно сожалел, что вернулся в Союз.

— Первое время я жил в Нью-Йорке. Нашел работу в ресторане — мыть посуду.

Словно угадав мой вопрос об этой тяжелой низкооплачиваемой работе, он добавил:

— Мне ещё два месяца пришлось учиться как управлять посудомоечными машинами. Ресторан был очень популярным. За эту работу мне платили восемьдесят долларов в неделю. Этих денег мне вполне хватало, чтобы снимать квартиру и скромно жить. Я там проработал четыре года, пока не перебрался в Вашингтон, где нашел работу по специальности. Купил свою первую машину, правда подержанную, за четыреста долларов, огромную в триста лошадиных сил.

Я сразу представил себе его за рулём шикарной блестящей машины, проезжавшим мимо Капитолия, как будто в кино.

— Жена моя в Союзе с двумя сыновьями осталась. Их в Америку не выпускали. Я-то никогда даже и не мечтал жить в Америке, мне и дома в Одессе было очень хорошо. Нервы у меня не выдержали, пришлось даже в Америке в больнице подлечиться. Трудно теперь сказать, что меня привело там в советское посольство, только вот такой разговор тогда получился: «Давно вам, Михаил Васильевич, пора возвращаться на Родину, — с сочувствием и пониманием говорил мне представитель посольства. — Хватит вам на капиталистов работать! У нас в стране большие изменения произошли. Разоблачили культ Сталина, детям в школах бесплатно молоко дают. А вам лично нечего бояться, вы же здесь ничего против Советского Союза не совершили, так что против вас не может быть никаких репрессий. Если пожелаете, то снова можете ходить в плаванье. Возвращайтесь, Родина вас ждёт». Я чувствовал, что произойдет в Союзе что-то неладное. Все деньги, накопленные в Штатах, постарался истратить. По-всякому думал, но не мог представить, что именно так всё обернётся. Здесь меня приговорили к высшей мере наказания за измену Родине! В чем моя измена? За границей я оказался не по собственной воле, ни разу плохого слова не сказал о Советском Союзе, правда меня никто и не спрашивал. Я думал, ну дадут лет пять, а тут вот как. Высшая мера — расстрел! Решил я под дурака «гнать». Суд признал меня дураком до излечения, а затем к стенке поставить. До 1968 года я был в Черняховской спецбольнице.

Я представил себе, что значит быть до излечения. Каждые шесть месяцев устраивается профессорская комиссия-признают вылеченным, значит поезжай на суд и получай свой приговор или «коси» под дурака в больнице и получай горстями нейролептики, уколы. После нескольких лет проведенных между молотом и наковальней, Михаилу Васильевичу суд отменил смертный приговор и оставил его на принудительном лечении в больнице специального типа. Не нужно было больше симулировать под дурака, и жить в Черняховской больнице стало легче. Но его ожидала впереди не менее страшная участь. В 1968 году открылась Днепропетровская СПБ, куда он и прибыл из Черняховска. В 1973 на профессорской комиссии Иванькова выписали и он ждал результата районного суда, точнее разрешения КГБ изменить режим и уехать домой в больницу общего типа. Все эти годы его ждала жена и дети. Через четыре месяца ему врач сообщил, что суд решил продлить лечение в спецбольнице.

Время прогулки подходило к концу. Я распрощался с Иваньковым.

Живя в Америке третий десяток лет, я часто вспоминаю о Михаиле Иванькове и всё время пытаюсь понять причину его возвращения и других моряков в Советский Союз. Борис Сопельников в «Вечерней Москве» и разные авторы писали, что «Н. И. Ваганов, В. А. Лукашков, В. М. Рябенко, А. Н. Ширин, М. И. Шишин, В. Татарников, М. Иваньков-Николов, В. Еременко и В. Соловьев в октябре 1955 года выехали в США, где к ним приставили „опекунов“ из организации „World Church Service“».

Почему «World Church Service» называют «опекунами», подразумевая агентов из ФБР? Дважды мне пришлось столкнуться с этой «таинственной» организацией. Первый раз в 1988 году, когда по моему вызову в Америку приехала моя мама и «World Church Service», будучи маминым спонсором, помогала ей оформлять и получать документы, денежное пособие, изучать английский язык. Второй раз в 1989 году в Америку перебрался мой отец и его спонсором тоже была «World Church Service». Только в одном Нью-Йорке наберется с десяток организаций-спонсоров, оказывающих помощь вновь прибывшим эмигрантам. У меня был спонсор IRC (International Rescue Committee). Они помогали мне начать жить в новой стране, решая все мои вопросы первые полгода.