Лицо одного больного мне было хорошо знакомо, но я никак не мог вспомнить где я его видел. Он сильно выделялся на фоне всех, постоянно топтался на одном месте и был очень заторможен. Это был Толик, я вспомнил, он лежал с Мишей в десятом отделении в Днепропетровске. Он не сразу узнал меня. Там я был наголо острижен, а здесь волосы уже прикрывали мочки ушей и одет я был в хорошую байковую пижаму.

— После вас Ивана Бого и ещё других увезли в Казанскую спецбольницу, а меня родители выхлопотали перевести сюда по месту жительства. В 1977 году приезжал главный психиатр МВД Рыбкин, он всех больных, кто больше пяти лет был в больнице на беседу к себе вызвал и многих выписал. Каткову на пенсию проводили.

— Значит и в «Днепре» лёд тронулся.

— Не сказал бы, сейчас там условия ещё хуже стали, чем были при вас. С пристройкой нового корпуса больных стало больше, так что на прогулке гулять стало совсем невыносимо, да и двор сам загородили листами шифера высотой в два метра, чтобы нас видеть никто не мог и мы, кроме клочка неба сквозь колючую проволоку тоже ничего не видели. Телевизор в отделении поставили.

— Телевизор! В Днепропетровске?! — удивился я.

— Да. За счёт больных купили. Одни больные сами деньги дали, а у тех кто не хотел, со счёта против их воли сняли. Врачи говорили, мол всё равно телевизор смотреть будете.

— А где его поставили?

— В самой большой палате на этаже, где столовую сделали. А так как сто семьдесят человек в столовую не помещаются, так санитары сделали списки по сорок человек. Сорок сегодня, следующие — завтра и то, если санитара консервами не подогрел, легко очередь потерять можно. А так, всё по-прежнему и по бокам от санитаров получают и щи кислые на обед всё время. Раньше в отделении мы носили зековские старые костюмы, так и их запретили, теперь всех в одних кальсонах оставили.

Толик отвечал охотно на все мои вопросы и я узнал, что судовой механик Володя Корчаг, радист Михаил Иваньков, австралиец Стёба всё ещё в больнице и что учителя географии из Одессы, Василия Сирого пытавшегося угнать самолет, врачи начали безбожно лечить нейролептиками. (Василий Сирый умрет в Днепропетровске в 2012 г. в возрасте 84 лет. Был участником «Мемориала».)

— У нас в Днепре бунт был, — вдруг вспомнил Толик, — несколько больных из одиннадцатого отделения захватили заложником самого начмеда Семеряжку, когда он обход делал. Прибыл начальник больницы Бабенко с ментами. Парни сразу ему сказали, что они не причинят никакого вреда начмеду в том случае, если он им пообещает перевести их в другие спецбольницы, а также даст гарантию, что после освобождения Семиряжко их не будут казнить нейролептиками. Бабенко сдержал своё слово. Трех бунтарей он разбросал по разным отделениям и никого не наказал, а потом их увезли из больницы.

Эта новость поразила меня своей невероятностью. Бунт в стенах Днепропетровской больницы!

Прошел месяц после отъезда Миши. Наконец я получил от брата долгожданное письмо.

«Здравствуй, Саша! — писал он, — Сообщаю новости: после одиннадцати лет пребывания в днепропетровской больнице выписан Андрей Заболотный! Сережа Потылицын пробыв там семь лет, переведён на вольную больницу в Нальчик».

В декабре 1999 года Сергей Потылицын по моему приглашению приезжал в Америку. Пробыл около года, влюбился в эту страну, но не так просто оказалось получить документы с видом на жительство, и, не желая нарушать законы, он вернулся в Россию. Через несколько лет Сергей попал во Францию. Получив все документы он живёт теперь в этой стране и был нашим гидом, когда мы приезжали в Париж.

«Я нахожусь в Гейковке, — продолжал писать Миша. — Это сорок километров от дома. Ещё год назад в этом помещении был свинарник или конюшня, а теперь здесь живем мы. Условия в больнице ужасные. Все больные сильно завернутые, с ними невозможно общаться. Есть среди них несколько принудчиков, их держат здесь давно и не обещают выписать. Сколько придётся быть мне в этой дыре, не знаю. Если выпишут тебя летом, просись, чтобы тебя отправили на вольную больницу к родственникам в Онегу. Пока. Миша»

После выписки не хотелось возвращаться на Украину и письмо брата только подтверждало мои опасения. В своих письмах я просил маму переоформить опекунство и писать ходатайство о моём переводе после комиссии в Онегу, однако мои письма не понравились моему врачу.

— Саша, прекрати писать такое, — потребовал Фукалов. — После выписки ты поедешь на Украину по месту жительства.

— А если моя тётя в Онеге на себя опекунство переоформит?

— Нет, только на Украину, от Онеги близко до границы. Вот приедешь к себе домой, а оттуда — куда хочешь.

— Но в Кривом Роге даже больницы нормальной нет. Вон, брат пишет, что бывший свинарник под больницу приспособили.

Лидия Николаевна Биссирова сидела за своим столом и писала, но последние мои слова задели её.

— Ты всё критикуешь, всё тебе не нравится у нас. Телевидение тебе наше не нравится, музыка тоже. А что же ты хочешь? Ты так молод! Что ты сделал для Родины? Что ты сделал хорошего для неё? На готовое всё сразу хочешь. Ну и что, что больница, как твой брат пишет, в бывшей конюшне? Ничего с тобой не случится, — говорила Биссирова гневным тоном, от которого веяло хорошим курсом аминазина.

— Хорошо, раз нельзя, так нельзя. Поеду домой, может там не так и плохо, — поспешил успокоить я её, пока она меня ещё не выпроводила из кабинета прямо в процедурку.

Прибалтийская весна мало чем отличалась от зимы. Погода менялась на день по несколько раз. В один такой ненастный день я познакомился сразу с двумя «воздушными пиратами».

Первый — Юрий Петров — молодой парень из Калининграда.

— Я давно мечтал вырваться из Союза. Решил, что угон самолета в Швецию — единственный способ. Летом 1977 года я взял билет на рейс Рига — Таллин и, когда самолет набрал высоту подозвал стюардессу и показал ей записку, — рассказывал мне весело Юра, которого в Черняховской больнице ещё не лечили так, как учителя географии В. Сирого в «Днепре». — Она прочитала записку и улыбается, думает я шучу, а я ей говорю: «Выполняй! Иначе сейчас все взлетим!» — и показал бутылку из-под кефира в бумажном кульке. Стюардессу сразу как ветром сдуло. Прибежавший пилот заверил меня, что полетим в Швецию и, сделав несколько кругов над Балтийским морем посадил самолёт в городе Вентспилс, недалеко от Риги. Стюардесса подошла ко мне и говорит: «Вот вам и Швеция, молодой человек». К приземлившемуся самолету подогнали трап, и меня пригласили на выход. «Да здравствует Швеция! Да здравствует Свобода!» — закричал я, оказавшись на трапе, но сзади меня схватили и быстро одели наручники. «В Швецию захотел!?» — услышал я русскую речь и всё понял.

Вторым «пиратом» был Руслан Исаков, лет тридцати, чеченец из Грозного. Он пытался выехать из Советского Союза, но быстро понял, что это безнадежная трата времени и осталась последняя надежда — это угнать самолёт. Четвёртого июля 1977 года он сел в маленький самолет АН-2, выполнявший рейс Грозный — Элиста.

— Пойми, парень, — начал уговаривать его перепуганный пилот, видя у себя под носом что-то похожее на гранату, — на этом самолете невозможно преодолеть тысячу километров до Ирана, нам горючего не хватит.

Пилот говорил неправду. До Элисты было столько же километров, сколько и до Ирана, а до Турции — ещё меньше. Доводы пилота убедили Руслана и он сдался, показав им военный компас вместо гранаты.

О существовании спецбольниц Руслан знал смутно, но решил постараться попасть лучше туда, чем на десять лет на зону. В Институте Сербского он убеждал врачей, что очень интересуется историей и культурой Ирана и хотел бы посетить эту страну и пожить там.

Старшая медсестра Нина Васильевна предлагала больным каталог на подписку журналов и газет. Подписка проводилась два раза в год. Не знаю почему, но я впервые за всё время нахождения в больнице взял в руки увесистую подшивку и выписал несколько газет и журналов на полгода.