— Ты знаешь за что он сел? — спросил меня Лёшка. — Он решил, что ЦРУ забросило в СССР тридцать тысяч агентов и никому нет дела до них. Он местное КГБ в своем городе так достал, что они его просто выгоняли, понимая что дело имеют с психом. Так наш Дзержинский распознал врага из ЦРУ в своей собственной жене и устроил над ней суд. Убив её, он и попал сюда.

Под бочкой, из которой мы брали воду для бетономешалки, всё время горел костер, поэтому здесь собирались люди, то подбрасывая в костер дрова, то греясь.

Юра Мединский со своим неразлучным другом Будильником носят кирпичи на носилках на верхние этажи. Юра был защитником окружающей среды и ненавидел цивилизацию. Философия его носила неприкрытый бредовый характер, так что ошибки с диагнозом быть не могло. Он очень обижался, если в споре кто-то называл его шизиком или невменяемым. Его любимым философом был Диаген, но не в бочке Диагена Юрий мечтал прожить жизнь, а в индейском вигваме. Друг его, Будильник, совершенно завернутый сопливый парень получал кучу лекарств. Можно было видеть, как он, неся носилки с кирпичами мог вдруг остановиться, разбросать все кирпичи куда попало, а потом начать такие кренделя ногами выделывать, что все, кто это видел покатывались со смеху. Недавно он крысу дохлую притащил, гладит её, жалеет, это другу Юре в подарок.

Вот и сейчас они сидят у костра и греются. Юра для себя и для друга картошку в углях печёт.

— Братья, братья наши меньшие, кругом так пишут, а поймают такого брата и сразу шкуру с него снимают. Вот тебе и брат меньший, как это понимать?

— И зачем их убивать? — обжигая руки горячей картошкой, вторит ему Будильник. — Возьмем к примеру льва. Что он плохого делает? Никого не трогает, рыбку лапой ловит, грибы собирает. Ну зачем его убивать? А вот возьмем тигра. Он такой полосатенький, никого не трогает, бабочек целый день ловит, играется… Ну зачем его убивать? А знаете ли вы, что самые лучшие люди на свете — это невменяемые. Вот, к примеру, Юра Мединский. Он — невменяемый и самый лучший человек на свете.

Будильник смотрел на Юру довольный, что сделал ему самый большой комплимент.

— Юра, ты слышишь, что о тебе твой лучший друг сказал? — подхватил Бекиш под всеобщий хохот.

— Что вы его слушаете, этого дурачка! Он вам наплетет ещё не такое, — пытался защитить свой авторитет Юра. — Вот чего ты мелешь? Вытри сопли сначала и подумай. Как это лев может грибы собирать, ведь он же не белка! А тигр — не кошка, что б за бабочками гоняться.

Юра объяснял Будильнику это всё настолько серьёзно, что мы держались за бока. Будильник сидел, молча слушая наставления своего учителя и шмыгал своим сопливым носом.

Я заметил, что только один больной, коренастый парень лет сорока никогда не смеялся, молча таскал носилки и никогда ни с кем не общался. Он совершил страшное убийство — утопил своих четверых детей в пруду. Рассказывают, что дети, находясь в лодке умоляли его не топить их. Вообразите себе, что вы проснулись от жуткого сна, но вам говорят, что это вовсе не сон, а явь. Каким был шок у этого парня, когда он узнал, что потерял детей и что сам он — убийца.

В больнице на принудительном лечении было, примерно, 1100 человек. Около 10% из них — за политику и переход границы, 70% — за убийство и остальные 20% — за разные тяжкие преступления. Политические больные называли всех бытовиками или уголовниками. Жертвами этих людей были или их родственники, или очень хорошо им знакомые люди. Большинство из этих больных совершили преступления в бреду. В больнице были и настоящие садисты: убийцы, грабители, числившиеся за судом до излечения, после чего их ждала высшая мера наказания. Они старались «косить» под дурака, чтобы продлить себе жизнь. Врачи это понимали и создавали им ад с лекарствами. Мне нисколько не было жалко этих мерзавцев.

Пришла весна. Брата из надзорной палаты перевели в общую. Причиной для этого послужил нелепый случай: один из больных в надзорке пожаловался врачу, что Миша его гипнотизирует. Завотделением — Николай Карпович, Рыбий Глаз — всё ещё не отступал от брата и требовал от него чистосердечного признания, называя Мишу «лживым существом». Похоже, врача, как и деда Черепаху преследовала навязчивая идея, что в стенах больницы окопались агенты ЦРУ.

Работа на стройке мне позволяла свободно передвигаться по территории больницы. Я частенько предупреждал Лешку Пузыря и убегал, рискуя быть замеченным, в прогулочный двор, где я находил интересных для себя людей и заводил с ними знакомства. Одним из таких знакомых был из 9-го отделения ленинградец, Юрий Александрович Ветохин, 1928 года рождения, бывший штурман дальнего плавания и инженер-кибернетик.

В 1942 году в блокадном Ленинграде он потерял своих родителей. По окончанию Военно-Морского училища, где он был вынужден вступить в КПСС, Ветохин с 1950 года ходил штурманом на корабле Тихоокеанского флота. Женился в 1951 году, но после того как его жена написала заявление в парторганизацию с обвинениями мужа в антисоветизм, развелся с ней.

В 1960 году Юрий вернулся в Ленинград и стал работать главным инженером вычислительного центра инженерно-экономического института.

Летом 1963 года Ветохин попытался доплыть до границы с Турцией в районе Батуми, но был задержан и отделался только восьмью сутками ареста. К 1966 году он окончательно порвал свои отношения с КПСС, положив свой партбилет на стол. Теперь он ясно понимал, что для него нет больше будущего в этой стране, и он решил снова попытать счастья и выбраться из СССР.

На этот раз он выбрал местом для побега курортный город Коктебель в Крыму, решив на надувной лодке доплыть до берегов Турции. Ночью он успешно прошмыгнул под самым носом сторожевого катера, но днём лодку совершенно случайно заметил военный тральщик, выполнявший учения в этом районе.

Это произошло 12 июля 1967 года. Снова арест. На этот раз его обвинили по статье «Измена Родине». Московский Институт судебной психиатрии им. Сербского признал Ветохина невменяемым, после чего 13 мая 1968 года он прибыл в Днепропетровскую спецбольницу. Он попал в отделение, где заведующей была страшная садистка, врач Н. Н. Бочковская, назначившая ему все нейролептики и полный курс серы (сульфазина).

— Мне вводили барбамил и тизерцин с целью выявления секретов, — рассказывал мне Ветохин. — Я тогда думал, что не выживу, загнусь от сердечных приступов и постоянных обмороков. Какие им нужны секреты? Врач положила меня в надзорную палату к сумасшедшим — хроникам и назначила галоперидол, превратив меня в лежачего больного. В 1975 году я решил написать заявление с признанием себя психически больным и обещанием не предпринимать больше попыток к бегству. После этого мне сразу все уколы отменили и даже разрешили работать в столовой официантом. Самое смешное то, — недоумевал Юрий Александрович, — что после того, как я признал себя больным, врачи наотрез отказались оформлять мне пенсию и инвалидность.

В октябре 1975 года у Ю. Ветохина состоялась очередная профессорская комиссия, на которой его выписали из спецбольницы, однако об этом ему сообщили перед самым выездом из больницы через два месяца. Зачем, решила Бочковская, ему, Ветохину, испытывать это счастье, радуясь освобождению из Днепра.

— Знаешь, что мне мой лечащий врач сказал на беседе? «Ну, Юрий Александрович, вам очень повезло! Суд заменил вам режим, вы переводитесь в больницу общего типа. Хочу вам сказать, что вы очень легко отделались на этот раз, но смотрите, если попадёте сюда повторно, вам из этих стен не выйти больше никогда». Это почти девять лет за решёткой в этом терроре, — возмущался Юрий Александрови, делясь со мной своей радостью. — это для них я легко отделался! Уже вещи мои принесли, по всей видимости, завтра покачу домой в Питер, даже не верится.