Находясь в Гурьеве на строгом режиме ко мне заладят ходить КГБешники, грубо требуя от меня писать статьи в газеты о группе «Доверие» и о знакомых диссидентах, угрожая, что иначе мне никогда не выйти из лагерей.

Администрация лагеря давно искала любую возможность избавиться от меня и от сотрудников КГБ, так часто посещавших теперь лагерь. Карцер на меня уже не действовал. Я пошел по непривычному для них пути, требуя посадить меня в карцер по собственному желанию, там мол тихо, прохладно и очень хорошо. Замначальника лагеря предложил мне:

— Давай сделаем так. Едь в Талгар на тюремную психиатрическую больничку, там тебе не будет никакого лечения, только сиди тихо и, как только подойдет срок выхода на поселения, едь в свои леса. Ты же лес любишь?

В Талгаре мне очень понравилось. Никакого режима. Ходи куда хочешь по коридорам, еда сносная, прогулка два часа во дворике с душем, вид на снежные вершины гор, кругом абрикосы и яблони в цвету. В промежутках между едой и сном я английский учил. Главное, КГБисты мне здесь не докучали, но и месяца я не пробыл в этом раю для зэков, как неожиданно забрали меня на этап в Гурьев. Решил, что точно новое дело там раскрутили и везут на суд. Двое суток тащился «столыпин» до Гурьева и, забрав меня прямо из этапа привели в кабинет к сидевшим там знакомым КГБистам.

— Подпиши бумагу, не бойся. Это приглашение на выезд из Союза в Израиль, — пояснил один из них, — а там уже едь в свою Америку.

Это была пятница. «Воронок» дожидался меня во дворе тюрьмы. Сильно уставший после дороги я сел в переполненную зэками машину, а перед глазами у меня — отпечатанный вызов из Израиля и звучат слова: «Поедешь в свою Америку».

Мне вдруг стало по-настоящему страшно. Я понял, что я сошел с ума также как и мой брат, что у меня начались галлюцинации и появились голоса. Я вернулся в Гурьев в свой лагерь, упал на кровать и два дня не знал, что теперь делать, как жить дальше с такой страшной болезнью?

В понедельник меня вызвали в оперчасть, где сидели эти же два КГБиста.

Всё оказалось правдой.

Я действительно у-е-з-ж-а-ю в Америку!

Я кинулся их обнимать, но не потому, что еду в Америку, а потому что понял, что я здоров, что не сошёл с ума.

От Гурьева до Москвы сутки езды. Два КГбиста совсем недавно грозившиеся сгноить меня в лагерях, теперь выступали в роли моих слуг в купейном вагоне. На столе — черная икра, колбасы и конфеты, ешь — не хочу. Я только чай пил с конфетами, а от икры отказался, я икры на Каспийском море столько съел, что на неё с тех пор больше смотреть не мог. На перроне в Москве нас встретил холёный московский «джеимс бонд», роль которого была сказать мне при встрече:

— Иди, ты свободен.

Советская власть забрала у меня не нужное мне их советское гражданство. Начальник Московского ОВИРа генерал Кузнецов бегал с Аней, а я с ними за компанию собирать разные подписи под обходным листом с её работ и ЖЕКов. В кассе аэропорта человек в длинном черном плаще и в шляпе покупал нам билеты на самолёт Москва — Вена. Кассирша сидя за компьютером что-то долго писала авторучкой, попросила его отойти от кассы в сторонку и ждать. Он разводил руками и извинялся, что не получается даже у него побыстрее, нужно немножко подождать.

И вот мы летим! Аня, Антошка, её восьмилетний сын и я. Впереди Вена, Рим и долгожданная Америка.

2005 год. Последние дни съёмок на Украине. Днепропетровская тюрьма и психиатрическая больница на улице Чечерина №101. За высоким забором не видно этого страшного места, где «катковы» и «бочковские» расценивали мечту жить в Америке, как признак высшего безумия, держа таких людей за этим забором, называя сумасшедшими. Но время всё расставило на свои места. Мракобесы-врачи и советские идеологи и были самыми отвратительные психически больными, маньяками-убийцами, загубившими миллионы жизней.

Сколько лет жизни и здоровья забрали они только у меня за желание иметь паспорт гражданина Америки, лежавший теперь в моём кармане?

— Что вы здесь снимаете? — спросил офицер, выйдя из помещения тюрьмы, — нельзя, — предупредил он всю съёмочную группу, стоявшую рядом у входа в больницу.

«Бедные люди, — подумал я, — кругом у них секреты, даже на городских улицах, всё так же как в те, советские годы».

Путешествуя по Америке я снимал всё, что мне было интересно, даже военные авиабазы с «Боингами» В-52 и много всего другого, за что в Советском Союзе могли бы посадить в тюрьму.

До Кривого Рога сто пятьдесят километров дороги среди черных полей. Вот наш дом на проспекте Мира, — серая девятиэтажка с обшарпанным и грязным подъездом, где жили мои родители, дорожившие больше всего на свете этой квартирой в двадцать семь квадратных метров. Они не могли поверить, что приехав в Америку в Нью-Йорк будут жить в прекрасной квартире на берегу океана. Страна, в которой они не проработали ни одного дня возьмёт на себя все расходы по обеспечению их старости с большей заботой, чем та, в которой они протрудились всю жизнь, при этом никогда их не попрекая и не требуя благодарности.

Ржавая вывеска с вытертыми буквами на ней указала, что мы въехали в Гейковку. На платформе в ожидании электрички стояло несколько человек, возможно родственников, приезжавших к больным или работников, отработавших смену. Узкая асфальтированная дорога вдоль черноземных полей привела нас к развалившимся старым строениям. Не зная куда ехать, шофер остановил машину. Ольга и Андрей спросили:

— Ну, где здесь твоя больница?

Одинокая сельская женщина шла по дороге. Выйдя из машины я пошел к ней на встречу.

— Скажите, а где больница, которая была в бывших свинарниках?

— Вот эти сараи, а зачем тебе это надо? — указав на развалины, удивлённо спросила она. Я рассказал ей, что был здесь давно за переход границы и женщина, узнав меня, напомнила, что она — Клавдия Александровна Сенюк и работала в приемном покое медсестрой.