…Во время войны советские летчики авиации дальнего действия спасли Тито и его штаб. Помню, как маршал Голованов говорил мне: «Я принимал участие в спасении Тито. Теперь и не знаю, хорошо это или плохо».
В Москве Тито встречался со Сталиным и другими советскими руководителями.
— Берия сильно перестарался, — говорил Молотов, — напоил Тито. Он, видимо, считал нужным так угодить Сталину. Тито вышел в туалет, ему стало плохо. Сталин подошел, положил ему руку на плечо: «Ничего, ничего…»
28.07.1976
— Мы критиковали югославов за национализм, — говорит Молотов. — Они сравнивали США и СССР. Почему у нас и разрыв получился, что они практически не проводили различий между главной империалистической страной и главной социалистической. Один из главных проектов по Югославии писали Жданов и я.
09.10.1975
Кроме П. Попиводы, я знал еще несколько югославов, которым удалось бежать в СССР, спасаясь от преследований титовских властей. Они рассказывали мне, что в 1948 году в Югославию пришла резолюция Информационного бюро коммунистических и рабочих партий, верней, как они мне говорили, письмо, подписанное Молотовым. Смысл этого письма вкратце сводился к вопросу, На чьей стороне хотят быть коммунисты Югославии — СССР или Запада?
Письмо обсуждалось в партийных организациях, и те, кто был на стороне Советского Союза, его подписывали. Этот шаг для многих оказался роковым: коммунистов стали бросать в тюрьмы и концентрационные лагеря. Тито называл их «советскими прихвостнями» и «сталинскими шпионами». В свою очередь, советская пресса пестрела заголовками типа «Клика Тито — Ранковича», «Прихвостни американского империализма», «Брозтитутка» и т. п., причем Тито рисовали в виде собаки, под столом гложущей американскую кость…
Известный болгарский поэт Венко Марковский, отсидевший восемнадцать лет в фашистской тюрьме и титовском концлагере, рассказывал мне, что в тюрьме, где томились брат П. Попиводы и начальник гвардии Момо Джурич (я тоже знал его, удивительный был человек!), заключенные на стене нарисовали трехметровый портрет Сталина. Сталин, во весь рост, в шинели спускался по ступенькам… Охранники старательно пытались уничтожить портрет, но им удалось стереть только сапоги. Били, мучили многих заключенных. Джурича истязали. Главного редактора военной газеты затоптали ногами. Люди умирали с именем Сталина…
Портрет этот появился потому, что среди заключенных прошел слух, что части Советской Армии со дня на день должны пересечь границу Австрии и освободить братьев коммунистов, но этого не произошло. «Ожидаете советские танки? — говорил начальник тюрьмы. — Но прежде чем они придут, мы вас всех передушим!»
Слух был настолько упорен, что, говорят, сам Тито на всякий случай сбежал на остров Бриони, ибо знал, что Сталин шутить не будет…
Самым большим праздником для тюремного начальства, рассказывали мне бывшие узники, стал день, когда они узнали о смерти Сталина. Пьяные, они не скрывали радости и еще больше измывались над своими жертвами…
Момо Джурич рассказывал, что, когда Маленков и Хрущев, уже после Сталина налаживая отношения с Югославией, ездили к Тито на остров Бриони и у них возникли разногласия, Хрущев возмутился: «Почему Сталину все повиновались, а меня никто не хочет слушать?»
Все-таки Сталин остался в каждом — и надолго.
Рассказ Попиводы, который я изложил Молотову
«В 1952 году я присутствовал на XIX съезде КПСС от Союза коммунистов Югославии, — говорил П. Попивода. — Перед открытием съезда, когда в зале народу было еще немного, неожиданно появился Сталин, пересчитал стулья в президиуме, спустился вниз и принес один стул. Делегаты бросились ему помогать, но он махнул рукой — дескать, больше не надо.
…Перед приветственными выступлениями, в конце работы съезда, нас, гостей, собрал Клемент Готвальд — после смерти Димитрова он считался старейшиной братских партий. Синхронного перевода в ту пору еще не было, на речь отводилось двадцать минут и столько же времени занимал перевод.
Чтобы не затягивать работу съезда, Готвальд предложил тем, кто знает русский язык, выступать по-русски. Для меня, черногорца, это было не трудно, потому что в нашем доме язык Пушкина почитался с детства, и я написал свою речь по-русски.
Съезд вел Маленков. Обычно он подходил к тому, кто будет выступать следующим, чтобы убедиться, что тот готов к выступлению. Подошел и ко мне: «Сейчас вы будете. — Бросил взгляд на мою речь: — Это что, вы по-русски будете говорить?» — «Да, нас товарищ Готвальд предупредил». — «Ни в коем случае, только по-сербски!» — сказал Маленков. «Но я не успею перевести!»
В это время уже начал свое выступление Макс Рейман от Западной Германии, а я за ним должен…
Маленков пошел посоветоваться к Сталину, они поговорили, и Сталин немедленно направился ко мне.
«Что у вас, товарищ Попивода?»
Я объяснил.
«Маленков прав, — сказал Сталин. — Нужно только по-сербски. Но у нас, большевиков, безвыходных положений не бывает. Вы можете в начале две-три фразы сказать по-сербски?»
«Конечно, могу, товарищ Сталин».
«Вот и хорошо. А дальше дуй по-русски! — сказал Сталин. — И закончить надо по-сербски. Ведь вас будут слушать на родине и могут сказать: он живет в Москве, в России, забыл даже родной язык! У вас еще нет страны в руках… Потерпи годик!»
Я сделал, как он сказал, и выступление прошло нормально».
За долгие годы нашего знакомства Попивода не раз рассказывал о Сталине.
«Весь его облик был таков, — говорил Петр Саввич, — что вызывал уважение к государству».
— Это безусловно, — согласился Молотов. Он слушал с большим интересом.
А я продолжил рассказ П. С. Попиводы.
«Теперь о Румынии. Во время войны Сталин дал указание вызволить из фашистских застенков лидера румынских коммунистов Георге Георгиу-Дежа. Наши разведчики нащупали в Бухаресте слабое звено, и эсэсовец, от которого зависела судьба Дежа, пошел им навстречу… за золото. Сложность была в том, как доставить это золото в тюрьму. Однако в этой тюрьме содержались не только политические, но и уголовники. Среди заключенных нашли молодого вора-карманника, имевшего большие связи с местным уголовным миром, и он взялся помочь.
Операция прошла успешно, глава румынской компартии оказался в московской гостинице «Центральная», где в ту пору располагался Коминтерн, и ждал своего часа, который наступил в августе 1944-го, когда Красная Армия освободила Бухарест. Деж возглавил новую Румынию и вспомнил о том парне, что помог его освобождению. Оказалось, что тот снова попался на карманной краже и отбывал новый срок уже при народной власти. Деж принял участие в его судьбе. Бывшего воришку устроили на работу, он стал комсомольским активистом, быстро вырос и со временем возглавил Бухарестский горком союза молодежи. А потом Деж взял его к себе в партийный аппарат…
Вот мы сейчас и имеем Генерального секретаря Румынской коммунистической партии товарища Николае Чаушеску, — закончил свой рассказ Петр Саввич. — Но за эту историю в Румынии могут посадить», — добавил он.
Это я услышал от него летом 1968 года, когда вошел к нему в кабинет после очередного испытательного полета. «Мой генерал» читал «Правду». Отложив газету в сторону, он сказал: «Будет нас всякий вор-карманник учить марксизму-ленинизму!» В «Правде» была речь Чаушеску…
Выслушав меня, Молотов добавил:
— После освобождения Бухареста туда прибыл Вышинский, жил в королевском* дворце и уговаривал короля Михая отречься от престола. Мы раньше договорились об этом — я с Иденом, а потом Сталин с Черчиллем.
(Как известно, Михай был награжден советским орденом «Победа» и благополучно покинул родину. Через годы в газетах появилось сообщение, что бывший король Румынии попался в Италии на валютных делах и отбывает тюремное наказание… — Ф. Ч.)
