— Я сейчас отвлекаюсь от методов коллективизации, у меня есть своя точка зрения на этот счет. В прошлом году весной я в свое село приехал, страда посевная идет. Едут за трактором ДТ-54, значит, пятьдесят четыре лошадиные силы. Я вдруг себе представил, что было бы, если б в доколхозные времена пятьдесят четыре лошади подохли во время посевной! А сейчас утопили трактор, только ухнули, никто и не заметил! Остался под водой… Комбайн забыли в поле, — рассказывает Алексеев.

— Интересно, как на пожаре, — рассуждает Леонов. — У нас универмаг сгорел! Миллионов на двадцать будет. Пришли, подписали бумаги и разошлись.

— Универмаги сами поджигают, — добавляет Стаднюк.

— У меня зять художник, — говорит Леонов, — сидит вверху, в горах, милая такая тишина. Пишет этюды. Слышит: треск. Тракторист ехал, свалился вместе с трактором, но уцелел. Это только у нас в стране может быть такое…

— Закаленный народ! — восклицает Молотов.

— Закаленный народ, — подтверждает Леонов. — Подходит пьяный, спрашивает: «Чего тут делаешь?» Я считаю, что это хорошее, оптимистическое явление. Он не чувствует этого ущерба, смело и бодро глядит вперед. Но все-таки…

— Несколько лет тому назад один английский экономист путешествовал по Советскому Союзу, года два изучал нашу экономику, — начинает Алексеев, но в это время появляется жена Стаднюка, Галина Митрофановна:

— Добрый день! Я вас приглашаю попить чайку!

— Вот докладчик закончит, — говорит Молотов.

— Свою книгу этот англичанин завершил следующими словами: при такой-то чудовищной бесхозяйственности они еще идут вперед! Что будет, если они научатся хоть мало-мальски хозяйствовать?

— Вот это очень правильная мысль, очень правильная, — закругляет Молотов, и мы переходим к обеденному столу, где под занавес, кажется, был и чай, но я точно не помню.

Прощались во дворе дачи, у ворот. Прекрасная погода, май — все-таки один из лучших месяцев в Москве. Зелень, птицы, жизнь…

Больше мы никогда не соберемся в таком составе.

21.05.1975

В следующий раз я встретился с Молотовым 17 июля 1975 года. Приехали с Шотой. Беседовали на открытой дачной террасе, обедали, километра три гуляли по лесу. Встретилась какая-то парочка, шли впереди нас, часто оборачивались, пытались сфотографировать.

— Вы читали роман «Вечный зов» Иванова? — спрашивает Молотов. — А что такое вечный зов? Шота Иванович художественной литературой не интересуется, он слишком историк. А я политик…

— Я тоже политик, — утверждает Кванталиани.

— Ну, для политика вам еще нужно немножко подучиться. А художественная литература, она для политики очень имеет значение, с моей точки зрения. Вот я наблюдал за Сталиным. Он постоянно читал. Исторические книги и очень много художественной литературы. Вот идеология и появляется.

— Немец на пороге Москвы, вы рассказывали, и, когда вы спускались в метро «Кировская», видели, как он на лестнице читал…

— Не на лестнице, а прохаживался и читал все время в этом, как называется… бомбоубежище.

— В метро «Кировская»?

— Сначала не было кремлевского, а потом в Кремле сделали, небольшое, несколько комнат, но удобное.

— Вы начали насчет «Вечного зова» Анатолия Иванова…

— А вы не обратили внимания? Кружилин там говорит именно об этом. Там хороший такой человек, секретарь райкома… Передаю общую мысль: в конце концов приходит время, когда в каждом человеке просыпается хорошее.

— Даже в плохом?

— В каждом. И можно заранее сказать, что Федор, который ради богатства женился на бывшей кулацкой дочке, тоже сделается хорошим. Там один герой вспоминает Льва Николаевича, — тот говорил, что много плохих людей на свете, но хороших-то больше, вот если хорошие будут действовать вместе, тогда все будет по-другому. Но так же не бывает. В жизни в какой-то мере может быть, но для марксистов-то надо не просто в душе иметь хорошее, а строй иметь другой общественный, вот в чем дело! Без души тоже, конечно, ничего не выйдет. Но без хорошего строя настоящие, хорошие люди не смогут ничего сделать.

— В жизни бывает и так, что много хороших и мало плохих, а плохие одерживают верх.

— В том-то и дело. В этом суть марксизма. А Толстой, наоборот, не хотел менять строй, — говорит Молотов.

— Вот вы революционер. Вы мирный путь перехода к социализму признаете?

— Признаю, только не получается, — сожалеет Молотов.

17.07.1975

— Сейчас я читаю: весь народ пошел за ленинской идеологией. Это абсурд! Из двадцати миллионов коммунистов полмиллиона настоящих не найдется. И ученые говорят чушь! — утверждает Молотов. — Нужна дисциплина, но дисциплина тоже должна быть сознательной. Другой дисциплины не может быть при социализме.

Для этого нужна гораздо большая организованность, гораздо большая ответственность сверху. И сверху донизу. Ленин в 1902 году говорил в брошюре «Что делать?»: дайте мне организацию революционеров, и мы перевернем Россию. Он и перевернул. А много ли из этих революционеров были действительно вполне сознательны, вполне организованы? А перевернул! Не силой. Как Пастернак потом писал: «Он управлял теченьем мысли и потому — страной». (Цитирует по памяти. — Ф. Ч.) Пастернак почуял.

А иначе бы не вышло. Это очень умно, очень… Вы помните Пастернака «Высокую болезнь», как он описывает Ленина, когда он выходит перед съездом Советов делать доклад? Это шаровая молния! Когда он вышел, сразу все организовалось, дисциплинировалось, стало объединенным. Хорошо сказано: «Я думал о происхожденьи века связующих тягот. Предвестьем льгот приходит гений и гнетом мстит за свой уход». Это очень трудно даже понять. Это философия. Это очень серьезная вещь. В Ленина он верил, а в народ — нет. Не способен. Это неправильно. Ленин один — ничего не получится.

А вышло так, что никто не верил, какая социалистическая революция может быть в России, а вот Ильич поверил и повел, и дисциплина оказалась, и преданность оказалась, и сила оказалась, и мозгов хватило. А другие не смогли. И всех покорил, всех расшиб. А какие были сложности — и внутренние, и внешние! Выборы — меньшинство, а победил! Выдержка колоссальная, а какая внутренняя сила! Если народ организовать, если найти какие-то, так сказать, пути-дорожки к народу, по-моему, через исключительную сплоченность коллектива, хотя бы какой-то группы, которая может за собой вести уже более широкий слой, а тот — еще более широкий, разматывается вся активная часть, а те, которые враждебны и активны, — их расшибают. Это все очень интересно. Хорошо это пока не раскрыто, не описано, не освещено по-настоящему. А об Октябрьской революции вообще нет художественных произведений, которые бы показали, откуда взялись эти большевики, как это вышло, что какая-то партия, о которой до революции мало кто знал, оказалась во главе, повела и добилась победы.

Крупные писатели были, а вот не смогли ничего написать. Настолько это сложное явление, потому что, действительно не просто случай, а сложное явление. Настолько много сложностей и неясностей, как это все происходит в одной партии, и такого, как Ленин, очень трудно показать. О Ленине есть хороши роман? Нету. О большевиках есть хороший роман? Нету.

Вот Горький дал Самгина, ну что там, какие там большевики? Не вышло, нет. Кутузов — разве что, Ленина или руководители большевиков хоть сколько-нибудь напоминает? Нет. Настолько сложное явление. Тыщу раз об этом писали — не так просто. Философы, историки… Вот я читаю «Историю Октября». Три тома. Тысячи две с половиной страниц, я их, вероятно, до смерти не дочитаю.

— Шолохов ведь своего героя Григория так и не приткнул никуда. А почему? Он как художник прав, по-моему. Прав, потому что он взял не середняка, как бы надо было взять и показать, что такое наше крестьянство, он взял зажиточного, полукулака, ближе к кулаку. Из Кошевого ничего особенного не получилось, он хороший мужик, сочувствует ему автор, но вот так неуверенно. Поэтому я считаю, что «Тихий Дон» несколько перехвалили, но это все-таки один из самых крупных романов. Его недостаток в том, что он крестьянина вел, вел туда-сюда, он у него болтался, так и остался. Значит, он не совсем уловил то, что крестьянин-то пошел по новому пути, а у него нет. Он взял полукулака. А почему он его взял? Потому что сам так думает. Он попал в эту струю. Для Григория другого конца нету. Но это не тот крестьянин, который пошел на коллективизацию и победил, который стал коммунистом на деле. Это еще одна из страниц истории нашего крестьянина.