— Пишет.

— А для чего — как он пишет?

— Боялся русского усиления. Русские нарушили ялтинские соглашения: Вышинский появился в Румынии.

— Вышинский позже появился, — парирует Молотов.

04.10.1972

— В Польше дела неважные, — говорю я.

— Плохо не просто то, что там неважное настроение, — отзывается Молотов, — но то, как мы капитулянтски информируем об этом.

— Пришел наш танкер с продовольствием, они не подпустили к берегу, обстреляли. Лозунг: «Лучше умереть с голоду, чем есть русское дерьмо!» Есть нечего, не работают. Чехи прислали им состав с курами — не пропустили через границу. Партия оказалась там слабой, недостойной.

— Не то что слабой, — добавляет Молотов, — а никуда не годной. Съезд они неплохо провели. Но действий со стороны Кани (Первый секретарь ПОРП. — Ф. Ч.) не было. Гришин сказал твердо, что мы не отдадим Польшу.

— Вы со Сталиным еще в Потсдаме заявили, что Польша должна быть самостоятельным, но не враждебным нам государством.

— Ну а потом, когда мы ее приблизили к себе и она стала нам дружественной — тем более, — говорит Молотов.

03.06.1981

— Говорят, что после войны не было единства в Политбюро насчет строительства социализма в странах, которые мы освободили.

— Нет, не было этого.

— То есть у вас сразу была твердая линия на строительство социализма в этих странах, да?

— Осторожная только… Для этого народная демократия была, а не диктатура пролетариата, все это были переходные такие формы, которые необходимы были. А суть — да.

— Суть: провести эту политику?

— Ну, в разных условиях по-разному. Одно дело в ГДР, другое дело — в Болгарии, но основа одна и та же.

— А Австрию вы специально оставили так?

— Да, это конечно. Потому что она не подготовлена была для этого. Браться официально за неподготовленное дело — только осложнять дело и только портить, так сказать…

— Значит, заранее решили про социалистический путь, но Австрию не трогать?

— Ну да. Насчет Австрии заранее решили. И насчет Греции. И Финляндии тоже. Я считаю, что это принято очень разумно с точки зрения истории и политики. Видите, тут самое трудное, чтобы от империализма ушли. А это было предрешено до окончания войны.

— Я читал, американцы сожалеют, что Берлин оказался в советской зоне оккупации Германии.

— Конечно, это безусловно. Это был компромисс, но такой компромисс, при котором наши плюсы были больше, чем ихние, конечно. Но и трудности оставались. А много еще осталось и других трудностей.

…Вопросы о Греции и Румынии были согласованы у меня с Иденом, а потом уже у Сталина с Черчиллем.

14.08.1973

— Вопрос о разделе Берлина был решен еще в Лондоне. Договорились разделить и Германию, и ее столицу на три части. А потом, когда союзники предложили, что надо и французам дать зону, мы сказали: «Дайте за ваш счет; они ж не воевали». Ну, они выделили, а наша зона осталась неприкосновенной. Все дело в том, что если б не было Берлина, был бы другой такой узелок. Поскольку у нас цели и позиции разные, какой-то узел обязательно должен быть, и он завязался в Берлине. Как мы могли отказать им в этом, если они говорят: «Мы же вместе боремся!»

24.08.1970

— Против Советской власти у них не получилось крестового похода: мы раскололи лагерь империализма.

Мы не были в дураках, и никто не считал нас дураками. Хотя некоторые пытались…

Умер Рузвельт. Первая встреча с Трумэном. Он начинает со мной таким приказным тоном говорить! А перед этим у меня в Москве был разговор с Гарриманом и английским послом Керром по польскому вопросу — как формировать правительство. Мы за то, чтоб формировал его Польский национальный комитет, а они нам всячески Миколайчика этого подсовывают. И Трумэн: «Что же вы ставите так вопрос, что с вами нельзя согласиться; ведь это недопустимо!» Я думаю, что это за президент? Говорю: «В таком тоне я не могу с вами разговаривать». Он осекся немного, осекся. Туповатый, по-моему. И очень антисоветски настроенный. Поэтому начал в таком тоне, хотел показать свое «я», как говорится. Пришлось говорить с нами более солидно и спокойно. Потом он сказал о себе, что он себя скромно оценивает: «Таких, как я, в Америке миллионы, но я — президент». На рояле играл. Неплохо, но ничего особенного, конечно. До интеллекта Рузвельта далеко. Большая разница. Одно общее: Рузвельт тоже был матерым империалистом.

09.07.1971

— В Потсдаме Трумэн решил нас удивить. Насколько я помню, после обеда, который давала американская делегация, он с секретным видом отвел нас со Сталиным в сторонку и сообщил, что у них есть такое оружие особое, которого еще никогда не было, такое сверхобычное оружие… Трудно за него сказать, что он думал, но мне казалось, он хотел нас ошарашить[24]. А Сталин очень спокойно к этому отнесся. И Трумэн решил, что тот ничего не понял. Не было сказано «атомная бомба», но мы сразу догадались, о чем идет речь. И понимали, что развязать войну они пока не в состоянии, у них одна или две бомбы всего имелись, взорвать-то они потом взорвали над Хиросимой и Нагасаки, а больше не осталось. Но даже если и оставалось, это не могло тогда сыграть особой роли. У нас по этой теме работы велись с 1943 года, мне было поручено за них отвечать, найти такого человека, который бы мог осуществить создание атомной бомбы. Чекисты дали мне список надежных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал Капицу к себе, академика. Он оказал, что мы к этому не готовы и атомная бомба — оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе — он тоже как-то неясно к этому отнесся. Короче, был у меня самый молодой и никому еще не известный Курчатов, ему не давали ходу. Я его вызвал, поговорили, он произвел на меня хорошее впечатление. Но он сказал, что у него еще много неясностей. Тогда я решил ему дать материалы нашей разведки — разведчики сделали очень важное дело. Курчатов несколько дней сидел в Кремле, у меня, над этими материалами. Где-то после Сталинградской битвы, в 1943 году. Я его спросил: «Ну как материалы?» Я-то в них не понимал ничего, но знал, что они из хороших, надежных источников взяты. Он говорит: «Замечательные материалы, как раз то, чего у нас нет, они добавляют».

Это очень хорошая операция наших чекистов. Очень хорошо вытащили то, что нам нужно было. В самый подходящий момент, когда мы только начали этим заниматься.

У меня в памяти что-то было, а сейчас я боюсь говорить, потому что запамятовал. Супруги Розенберг… Я старался не расспрашивать об этом, но думаю, что они были связаны с разведкой… Кто-то нам сильно помог с атомной бомбой. Разведка сыграла очень большую роль. В Америке пострадали Розенберги. Не исключено, что они нам помогали. Но мы об этом не должны говорить. Такое нам еще может пригодиться в будущем[25].

— Это были американские материалы, не немецкие?

— Наверное, главным образом. Разведка наша перед войной и в войну работала неплохо. В Америке были подходящие кадры. Еще старые кадры… Берия после войны уже начал[26].

С телевизионного экрана (американский фильм «Монстр» о Сталине) мне довелось слышать мнение, что Красной Армии не следовало спешить со взятием Берлина в апреле — мае 1945 года, ибо это можно было сделать и попозже, и меньшей кровью, но Сталин не жалел своих солдат и так далее. Однако авторы подобных рассуждений не знают или сознательно забывают о том, что гитлеровская Германия в ту пору была близка к созданию атомной бомбы. Гитлер надеялся на чудо, которое спасет рейх, и это чудо могло стать реальностью, ибо на 4 апреля 1945 года планировалось первое испытание немецкого ядерного оружия.