А я говорю: если бы мы не провели такие аресты в тридцатых годах, у нас война была бы с большими потерями. Сегодня я прочитал доклад, написал: «Ознакомился. Напишу письменный ответ».

Я решил ответить письменно, для меня, конечно, не безразлично, что меня не восстановили в партии, но я хочу, чтоб осталось у них письменное мое отношение к репрессиям. Я уж не сказал им, почему они в таком случае не исключили из партии Сталина после смерти!

— Сейчас один Калинин хороший. Даже Дзержинский допускал крупные ошибки — по Брестскому миру, в профсоюзной дискуссии. А Калинин, наверно, не был столь активным?

— Да. Мне один рабочий говорил, что Калинин перед первой мировой войной собирался открыть пивную лавочку.

— А пишут, что он вел кружок нелегальный.

— Это возможно. Я тоже вел нелегальный кружок, и Калинин у меня занимался.

— Калинин действительно был авторитетным или таким показным?

— Он больше был для народа… И был преданным Сталину. Он был особенно близок для крестьянства, поскольку для крестьянства других большевиков не было. Он хороший человек был, безусловно. Качало его немножко вправо, но он от нас старался не отбиваться. И Ворошилов к правым качался… Армия-то крестьянская.

— Но почему, если вас не восстанавливают в партии, во всех энциклопедиях пишут, что вы — член КПСС с 1906 года, и ни слова об «антипартийной группе»?

— В том-то и дело. Я в четырех или в пяти энциклопедиях видел. Видимо, неудобно им писать, что я исключен. Обо мне пишут сейчас, я бы сказал, в нейтральном смысле. Вот только в истории партии под редакцией этого, как его, кандидата в Политбюро, международника…

22.07.1981

— Хрущев заявил на XXII съезде, что якобы Молотов, Ворошилов и Каганович признали решение суда по делу Тухачевского и других неправильным и согласились с реабилитацией Тухачевского и других…

— Нет, — твердо отвечает Молотов.

— «Когда мы на Президиуме ЦК, — говорил Хрущев, — занимались разбором этих дел и нам доложили, что ни Тухачевский, ни Якир, ни Уборевич не совершили никаких преступлений против партии и государства, то мы тогда спросили Молотова, Кагановича и Ворошилова: «Вы за то, чтобы их реабилитировать?» «Да, мы за это», — ответили они. «Но вы же и казнили этих людей, — сказали мы им с возмущением. — Так когда же вы действовали по совести: тогда или сейчас?»

Это Хрущев.

— Понимаю. Я допускаю, что Тухачевский неправильно себя вел и оказался в положении врага не только Сталина, но и партии. Но у меня документов таких не было. А я кое-что помню из этого периода…

— Хрущев спрашивал, были ли вы согласны их реабилитировать?

— Нет.

— «Вы за то, чтобы их реабилитировать?» — «Да, мы за это», — ответили они».

— Я — нет, тем более, не согласен.

— То есть Хрущев извратил ваши слова?

— Да, безусловно. На него ж надеяться нельзя. Он бессовестный человек. Неточен. Примитивен очень. При мне не обсуждался этот вопрос. (Примерно то же самое мне рассказал Л. М. Каганович в беседе: «Хрущев не ставил нам таких вопросов, и ничего подобного не было». Л. М. Кагановичу девяносто семь лет, голова ясная, память хорошая, как и у Молотова в этом возрасте. — Ф. Ч.)

09.12.1982, 09.05.1985

Приехал к В. М. в Жуковку в семнадцать ноль-ноль, тепло, дождик плюс тринадцать градусов.

Когда вошел в коридор, В. М. спускался справа по лестнице. Он в новой голубой рубахе.

— Как на губернском празднике, — говорю, поздоровавшись и расцеловавшись.

— Стараемся, — отвечает Молотов. — Кто теперь лучший из поэтов? — спрашивает он.

— Лучшие умерли, — отвечаю.

— Мартынов умер?

— Умер. Ушли Твардовский, Смеляков, Тихонов, Пастернак…

— Пастернак тоже умер?

— Умер давно.

Молотов забыл об этом. Или не уследил.

Я рассказываю ему о том, что у нас в издательстве «Советская Россия» выходит сборник «Критика 20-х годов». Один из авторов — Н. Осинский. В 1921–1923 годах он был заместителем наркома земледелия, в 1923–1924 годах полпредом в Швеции, в 1929 году работал заместителем председателя ВСНХ. Литератор, критик.

— Это его псевдоним, — говорит Молотов. — Настоящая его фамилия Оболенский. Валериан Валерианович. С аристократической такой замашкой.

— А статьи интересные писал?

— Все-таки, конечно, небезынтересные, потому что он человек культурный и начитанный. Писал в «Правде». Он правый, но с капризами.

— Оппортунист?

— Оппортунист. Он о себе был очень высокого мнения. Старался — не получалось. А так — не нашел себе дороги.

— Вы знали его?

— Довольно хорошо, да.

— Я и подумал, раз он такие посты занимал, значит, вы должны его знать.

— Да, да. Он придерживался демократического централизма, как тогда говорили. Теперь это неизвестно. Московские большевики входили туда.

— А как он закончил жизнь? Настораживает год смерти — 1938-й. Не попал ли он?

— Возможно. Я не знал. Он был в демократическом централизме — неизвестно вам про это? Корчил из себя много. Оболенский. Из дворян, конечно.

— Год смерти — 1938, — повторяю я.

— Наверно, он был арестован. Он с Бухариным был связан. Не всегда удачно поступал. Он неудачник…

— Мне кое-кто говорит: ты лучше спроси у Молотова о его любимой резолюции 1937 года в верхнем углу листка: «Расстрелять»… Я не знаю, была ли такая резолюция?

— Конечно, были допущены ошибки серьезные, — отвечает Молотов. — Но я считаю, что это было необходимо. Это, я считаю, неизбежность.

— Но вам давали эти списки, вы подписывали?

— Да, давали.

— Наверно, крупных лиц?

— Большей частью такие, конечно. Был период, когда пошли такие оппозиционеры, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, вот такого направления. Бухарин, Рыков, Томский… Много лет члены Политбюро. Ну, может, не много лет, но все-таки порядочное количество лет, и они имели влияние, у них были сторонники.

— Вот в чем обвинял вас Шверник на XXII съезде…

— Ну, ну.

Читаю Молотову отрывок из речи Н. Шверника:

(Что любопытно: Молотов в этом перечне идет первым, а не как в официальном сообщении «Об антипартийной группе Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова». К тому же назван полный состав «группы» — в 1957 году Хрущев побоялся это сделать. — Ф. Ч.)

— Все Политбюро почти, — говорю я Молотову. — И главное, с чего вы пытались сбить партию, как говорит Шверник, — с Программы, по которой мы должны жить при коммунизме в 1980 году!

— Да, да, — говорит Молотов. Мы дружно смеемся.

— Теперь это уже смешно, потому что Программа провалилась полностью.

— Меня особенно осуждают, — говорит Молотов. Я продолжаю читать вслух речь Шверника:

— Старался Шверник, — замечает Молотов.