О побоище в горах рассказывает только один из троих выживших, да и то как-то нехотя. Никакого героизма в голосе. Только в конце неожиданно добавляет: «В любом случае, мы бы не сдались. Уж лучше смерть, чем стать посмешищем перед «их» телекамерой, отрекаясь от всего того, во что веришь…» Двое других просто отказываются говорить с прессой. «Левые» требуют немедленного вывода войск из-за больших потерь: десять легионеров, но большинство же из них «наши» — французы! С героями лично прощается президент Саркози. Грозится отомстить варварам. Полное «deja vue».

И снова никто не говорит о постстрессовом синдроме, так же как и теперь в США. Что происходит в головах тех, кто возвращается из Ирака и все того же Афганистана? Что это? Плата солдата за профессионализм? И если легионер уходит из армии, начинает пить и не хочет искать «приличную» работу, то это — его проблема. Он — доброволец! Его никто не заставлял. Обывателя война не касается, пока враг вдруг не окажется у ворот, а потом и нагрянет в его дом. А пока этого не случилось, всегда можно успокоить себя фразой из Довлатова: «Не переживай, брат, офицеры для того и рождены, чтобы умирать».

В солдатской столовой легионерам к обеду и ужину сегодня предлагают на выбор вино, пиво или соки. По статистике 85 процентов солдат теперь предпочитают сок. Так, во всяком случае, полагает командование. И все же это не означает, что весь легион сделал шаг вперед и добровольно вступил в общество трезвости. В действительности, все зависит от личности и привычек самого легионера. Во многом пристрастие к алкоголю и другим напиткам объясняется национальными традициями легионера: русские и поляки, в большинстве своем, пьют гораздо больше крепких напитков, чем французы или азиаты. Сказывается не только привычка, но личная переносимость и национальные особенности усвоения организмом алкоголя. В опубликованных записках одного русского легионера наших дней можно прочитать и такое откровение: «…ночь прошла бурно, и подробности вспоминались с трудом. Кажется, начав с чешского пива, мы перешли на бразильскую водку «Кашаса», а затем для бодрости пили ирландские коктейли на основе виски и кофе».

Несмотря на то, что современные легионеры совсем не похожи ни на любителей абсента, ни на тех, кто перед походом в Атласские горы наполнял фляги вином, и сегодня с ними случаются приступы «кафара». Бывает, легионер начинает неожиданно пить. Ведет он себя так же смирно и тихо, как его предшественники в Сиди-Бель-Аббесе, и также мурлычет под нос какие-то одному ему известные песенки. Все вокруг понимают — «кафар». Товарищи его не трогают и не ведут в медчасть: само пройдет. К тому же объяснения причин легионерской тоски нет даже у современных медиков.

Но бывает и иначе. На жаргоне легионеров это называется «бомба» («la bombe»), а по-нашему — «боец пошел вразнос». Если при «кафаре» легионер напивается сознательно и в компании братьев по оружию, то «бомба» — совсем другое. Совершенно непредумышленно, в свободное от службы время, легионер в одиночку отправляется в бар или на дискотеку. Как обычно, начинает с пива, потом переходит на виски или коньяк, начинает опрокидывать неожиданно для самого себя одну за одной. Он уже не может остановиться: ему почему-то нестерпимо хочется напиться, забыться и оказаться в эту минуту где-нибудь подальше отсюда. Ему вдруг опротивела вся его жизнь и вся его «элитная» служба. Подсознательной причиной может стать что угодно. Например, сравнение своей жизни с чужой. Один русский легионер мне рассказал, что однажды увидел на сайте «Одноклассники» фото своего школьного товарища в кабине авиалайнера: тот сидел в кресле пилота в накрахмаленной белой рубашке с галстуком. Мой легионер с грустью подумал, что его товарищ детства никуда не уехал и скоро станет командиром корабля, а он — всего лишь капрал в иностранной армии… И тут оно начинается: солдат напивается. Думает о том, что он больше не принадлежит самому себе и никогда не станет никем, кроме легионера. И так — до конца жизни. Потом добирается до ворот казармы и тут-то его охватывает паника: он в стельку пьян! Будет наказан. И тогда «бомба» взрывается: он бежит. У него есть только тридцать восемь часов, чтобы вернуться в расположение. Если не вернется из увольнения в этот срок, то его будут считать дезертиром. А тогда он потеряет все, ради чего столько лет прослужил в легионе. В этот момент главное — сделать над собой усилие и вернуться в часть. И постараться не нарваться на дежурного офицера, а караул не «заложит» — с самими может такое случиться однажды, тут все это понимают. Держаться ровно. Тихо добраться до своей койки, чтобы не сломать свою жизнь. Утром жизнь покажется совсем другой…

Легионерская «бомба» взрывалась однажды в жизни любого легионера. И так было всегда: и сто лет, и полвека назад и вчера. Может взорваться и сегодня, если не убедить себя вовремя, что в легионе тебе спокойнее, чем твоему товарищу в кабине ненадежного Ту-154. Да и зарплата старшего капрала французской пехоты повыше, чем у нашего пилота авиалайнера.

«Бомба» — это предохранительный клапан в нелегкой службе легионера — одинокого человека, оторванного от дома и близких надолго, быть может, навсегда. Это спасительная реакция психики, выброс накопившейся негативной энергии и глубоко запрятанных дум. Командование отлично знает, что если в жизни легионера взорвалась такая «бомба», то ему сейчас нужно особое отношение со стороны его «семьи» — легионеров. Смена обстановки. Отдых. Возможно, перевод в другое место службы.

Штабная «эмка» прыгала по ухабам грунтовой дороги где-то на Смоленщине. Немцы, казалось, были уже повсюду. Комбриг Журавлёв хорошо знал эти места — он любил «побродить с ружьишком» здесь еще до войны — поохотиться. Но сейчас он вспоминал другое: как лежал вчера, уткнувшись лицом в землю, и каждый раз содрогался, когда понимал, что неизвестно откуда свалившаяся «штука» снова и снова делала заход и, как в тире, расстреливала их колонну.

Сегодня он больше не спрашивал себя: «Где же наши «сталинские соколы»? Куда они все подевались?» Их просто больше не было. И с этим нужно было как-то жить… Теперь он со своими солдатами стал беззащитной дичью: охотились на него.

Он высунулся из открытого окна машины. Жаркий июльский ветер приятно овевал лицо. Горизонт чист.

«Куда ж они подевались? Или Герман свою «каву» пьет, как смеялись мы, теперь в ту, «германскую» войну? Немцы тогда обстреливали нас точно по расписанию. Но эти — уже совсем другие немцы…»

Комбриг был тогда молодым прапорщиком. В октябре 1917-го не сомневался, на чьей он стороне, хотя семья владела заводиком в Москве — отец и дед делали бочки… «Какая это уже по счету у тебя война? Выходит, уже третья… Жаль, что так не удалось тогда попасть в Испанию: многому бы научился… а может, если б и вернулся, был бы уж расстрелян как «враг народа». Весь наш штаб тогда положили «чекисты». Почему они тогда на мне остановились и не взяли ночью, как всех наших соседей? Опять повезло…»

Почему-то вспомнился знакомый летчик, вернувшийся из Испании. В большой офицерской компании вместе встречали новый, 1937 год. Подняли тогда тост и за сталинскую авиацию, да и за него — героя. А он потом, после всех тостов, тихо буркнул себе под нос: «Хорошая машина «Ишак», только вот их «мессер» летает в два раза быстрее, да и вооружен пушкой». Кто-то еще, видно, услышал эти слова. Как-то спросил потом о нем комбриг у знакомого — хозяина дома. Тот сухо ответил: «Оказался «врагом народа»».