— Он теперь переменился шибко. В хозяйские хоромы переехал, поступает гордо, денщика взял. Раньше простой был. Лежит-лежит в горнице да чего-нибудь и выдумает. Хохочет-хохочет. И не поймешь — сон ли видел, или сам выдумывает. А теперь вовсе другой стал, как кушвинскую руду открыл. Всем хвастает, что без него та гора Демидовым бы досталась.

— Ты на той горе и был, Егорушка?

— Ага, обмерять посылали. Да чего там и обмерять: без дна руды, во сто лет не извести!

Егор вскочил с лавки, повертел в руках самодельный кузовок — бросил, попробовал вынуть расшатавшийся кирпич в углу печки — оставил, взялся за шапку — и положил опять на место.

— Мама, знаешь что?.. Не могу я больше на демидовском заводе с Ярцовым служить. Хочу рудознатцем стать…

Маремьяна серьезно ответила:

— Что ж, Егорушка, доброе дело. Только не скоро это делается.

— Я стану руды искать, — говорил Егор, не слушая матери. — Такую же гору найду, как Чумпин. Еще много диких мест осталось. Как мы на ту гору поднялись да поглядели… — ух!

— Трудно тебе придется, Егорушка, — продолжала свое Маремьяна. — Не легкое дело выбрал себе, сынок…

— Сегодня снесу прошение в Контору горных дел. Чтоб отпустили в рудоискатели. Сергей Иваныч не держит, наложил резолюцию. Если и контора отпустит, пойду я к Андрею Дробинину на Осокина завод. Возьмет Андрей в выучку — ладно. Не возьмет — еще кого-нибудь стану просить. У Демидовых в Тагиле рудоискатель был, «Козьи Ножки» звать его, он теперь на Алтае. Вот искатель! Да к демидовским не сунешься… Ну, сам буду учиться. Очень нужны казне руды. Я написал, что уж немножко умею искать и камни узнавать. Как, мама, полагаешь, отпустят?

— Отпустят, отпустят. — Маремьяна вздохнула.

— А ты сама как? Советуешь?

— Дай тебе создатель, Егорушка!.. Коли уж так загорелось, разве можно держать! Я только про то, чтоб начальство-то не гневалось…

— Мама, мне в контору пора. Скоро вернусь.

— Ночевать останешься?

— Да.

В Конторе горных дел Егор отдал свое прошение подканцеляристу, что ведет «Журнал входящих бумаг». Старик-подканцелярист подложил прошение вниз пухлой пачки бумаг — в очередь.

Егору не хотелось уходить. Подтолкнуть бы как-нибудь бумажку, чтоб скорей шла. Еще затеряют тут, вон сколько бумаг! Примерился взглядом к подканцеляристу: будет ли разговаривать?

— Что нового, господин… господин… — Егор не знал, как обратиться.

Старик поднял глаза от книги на Егора. Пожевал губами, оглядел с подозрением. Нет, придраться не к чему: стоит почтительно и смотрит так же.

— Новое?.. Новости каждый день бывают. Кому какие нужны… тьфу, тьфу! Вот буквы упразднили — новость. Ижицу, кси и зело. Переучивайся на старости лет.

Говорил ворчливо, а в промежутках между словами всё поплевывал губами чуть слышно: тьфу, тьфу! И оттого казалось, что старик всем на свете недоволен.

— Рудоискатели нужны ли? Отпускают ли служилых людей на поиски? Вот о чем любопытствую, господин… советник, — лисьим хвостом вильнул Егор.

Лесть не помогла. Подканцелярист с новым подозрением взглянул на Егора. Тут кто-то подошел с прошением, подканцелярист вырвал бумагу и сердито сунул под пачку:

— Иди, иди! Спроси на «Исходящем журнале», тьфу, тьфу, тьфу… коли скажут.

У крыльца Главного заводов управления Егор увидел на телеге шайтанского целовальника.[17] Спросил:

— Когда едешь в Шайтанку? Не подвезешь ли меня?

— Сегодня, часов в пять, — сказал целовальник. — А подвезти, — отчего не подвезти? На дороге пошаливают, к дому поздновато доберемся, вдвоем-то веселей будет.

— Мне в Мельковку сбегать надо. Если малость опоздаю, подожди на базаре, — попросил Егор.

— Ладно.

«Это ловко вышло с целовальником, — думал Егор, шагая по городу. — Завтра бы пешком пришлось сорок верст отмахать». — Вспомнил, что обещал матери остаться ночевать, — защемило что-то. — «Ну, она рада будет тоже, что мне не пешком».

На бастионе над крепостными воротами часовой подошел к колоколу, отбил три часа. Егор заторопился.

Маремьяна встретила его, как всегда, просияв от радости, — точно год не видела. Усадила к свету, чтоб ей видно было сына, а сама хлопотала у печки да у стола. Чему-то лукаво улыбалась… Какой большой вырос! За одно это лето как вытянулся. Вон уж и губа верхняя потемнела. Похож на отца Егорушка! До чего похож!

— Похлебай кулаги,[18] сынок, вкусная.

Поставила на стол миску. Егор брал полной ложкой клейкую коричневую кулагу, — от нее пахнет горелой хлебной коркой, — глотал торопливо.

— Ночевать-то, мама, видно, не придется. Подвода нашлась на Васильевский завод, сегодня идет.

— Да что ты, Егорушка! Как же, право? Неужто не останешься?

Подсела на лавку. Руки у нее опустились. Видать, что никак того не ожидала. Эх, кабы еще не сговорился с целовальником!

— И пирога не поешь завтра. Для кого же я его печь стану? Не знала, Егорушка, что тебе так торопно.

— Завтра день праздничный, никаких подвод не найти. Пешком придется итти, — смущенно оправдывался Егор. — Целый день на дорогу положить надо. И опоздать нельзя, послезавтра работа есть с утра.

— А-а, верно, верно, Егорушка. Когда надо, так надо. Что уж тут. Вечером подвода твоя будет?

— Нет, скоро. Через час. Итти уж пора.

— Уж и итти! А у меня никаких подорожников не приготовлено.

— Мама! Какие подорожники! К ночи на заводе буду.

— Хоть грибы-то возьми, сынок, — они уж отваренные и посоленные. Может, кулаги в горшочке возьмешь?

Егор представил себе, как он с горшком в руках трясется на телеге, и рассмеялся.

— Не надо, мама, ничего не надо.

Но от забот Маремьяны было не так-то легко избавиться. Она сбегала на огород, принесла желтых огурцов — «последние нынче», — из чулана добыла связку «ремков» — вяленой рыбы, нарезанной полосками, — еще что-то увязывала, наливала, завертывала.

А напоследок протянула Егору маленький-маленький узелок.

— На-ка, Егорушка, — со вздохом сказала она. — Сам уж сделаешь там, я не знаю как.

— Денег не возьму! — Егор отошел поскорее к порогу.

— Не деньги! — Маремьяна даже притопнула ногой. — Не деньги вовсе, а чай.

— Чай?.. Где взяла, мама?

Развернул узелок, высыпал на стол щепотку чаинок. Одну пожевал и выплюнул — горчит.

— Ты сказал, что хочется попробовать, ну я и добыла, — с гордостью сказала Маремьяна. — Пока ты в крепости был, я к немцам сбегала, куда молоко ношу, и попросила. Они по-русски только «молёко» да «малё» и знают, крынками и копейками по пальцам считаемся. Растолковала им про чай, — дали. А как его варить, они не могли рассказать. Чего-то в котел еще кладут для навару, — а вот чего?.. Хотела я завтра утром к хрущовской экономке сбегать, спросить. Я ей недавно стирала, так видела — она чай варила. Думала я тебя насмешить.

Маремьяна принялась сморкаться. У Егора комок в горле задвигался, он посопел и сказал:

— Не поеду я сегодня, вот что.

Маремьяна — по лицу видно — обрадовалась очень, но пробовала возражать:

— Кому-то ведь обещался, сынок. Ждать будут. И пешком тоже такую даль шлепать.

— Пешком ничего. Невидаль какая — сорок верст! Рудоискателем буду — всё пешком по горам. А ждет там — знаешь кто? — Васильевский целовальник. Он нашим мастеровым всегда гнилую муку дает. Не любят его шибко, вот и боится один ехать. Пусть его ждет, так и надо. Я тебе, мама, расскажу, что у нас после шипишного бунта было, страсть какая…

Полтора месяца проходили в горах Куроедов с Чумпиным.

Медленно двигались они: надо было тщательно проверять направление по компасу, делать затесы на деревьях, измерять расстояния, не раз возвращаться в одно место, чтобы найти самый прямой, самый удобный путь.