– А если нас за недонесение потянут?

– Это еще когда будет. А верней, что никогда не будет. Всё это малости. Приказчик выкрутится.

Егор помолчал, а потом сказал неожиданно для самого себя, как это у него часто бывало:

– Сергей Иваныч, отпустите меня в рудоискатели.

– Ишь ты! – удивился шихтмейстер. – Полжизни в лесу да в горах прожить захотел. Медвежьим племянником заделаться. И то покою нет. Мне вот скоро на Баранчу ехать, так я пудовую свечу поставил бы, только б не ездить.

– А славно в горах! Сам себе хозяин. Нашел рудное место – награда.

– Много ты знаешь. Так тебе руда сама в руки и пошла.

– Я бы сначала на рудознатца учиться стал.

– Есть в городах ученые, да не очень-то лезут в горы. Руды искать – как в карты играть. Неверное дело.

– Так не пустите?

– Я власти не имею пускать, не пускать. Да тебе зачем отпуски? Ты мастер бегать. Вот опять ударься в бега да где-нибудь в самом тайном месте и раскопай прииск, чтоб сразу медная, свинцовая и серебряная руда.

– И золотая!

– Нет, золота у нас не бывает. Золото только в жарких странах находят, в Индии. Да и этого тебе хватит, три руды сразу никому не объявляй, собери из скитников да из беглых колодников компанию, завод тайно построй.

– Вас шихтмейстером, Сергей Иваныч…

Учитель и школьник взапуски стали сочинять чудесную небывальщину. Уж Егор стал главным командиром всех заводов, уж он построил дворец из свинцовых плит с серебряной крышей, уж Ярцов в карете, сто лошадей цугом, поехал к царице ужинать. Тут Ярцов опомнился:

– Фу, глупость какая!.. А ну, Сунгуров, добудь огонька, зажги свечку. Спать пора. Живо!

Он зевнул. Егор вскочил, нашарил на полке трут, огниво и кремень, стал высекать огонь.

– Какая разница, – вдруг спросил шихтмейстер, – между школьником и огнем?

Егор не знал, можно еще продолжать шутки или Ярцов говорил серьезно.

– Разница? – переспросил осторожно. – Да они же совсем не похожи, Сергей Иваныч. Во всем разница.

– А вот и похожи. Подумай.

– Не знаю, Сергей Иваныч.

– Школьник и огонь только тем разнствуют, что огонь сначала высекут, а потом разложат, а школьника сначала разложат, а потом высекут.

Егор в эту минуту раздувал трут, – фыркнул, поперхнулся горьким дымом, закашлялся и расхохотался сразу. И над недогадливостью своей смешно, и радостно, что Ярцов совсем не строг. Значит, будут еще впереди веселые часы.

– Я вам тоже загадаю, – закричал он, кашляя и чихая. – Что выше лошади и ниже собаки?

– Как, как?.. И ниже собаки? Не знаю. Я думал, все загадки знаю, какие есть, а эту не слыхал. Подожди, не говори, я сам. Сейчас лягу и подумаю.

Свеча была зажжена, и Ярцов унес ее к себе в горницу. Егор улегся на узкой лавке и сразу заснул. Он сладко храпел и не видел снов.

В горнице ворочался и вздыхал шихтмейстер. Так прошло часа два.

– Сунгуров!.. Проснись, эй!..

Голова Егора поднялась, обвела мутными глазами фигуру шихтмейстера в одном белье и опять упала на лавку.

– Эк, спит как! Сунгуров!! Пожар! Разбойники пришли! Вставай, вставай!

– Что случилось, Сергей Иваныч? Где пожар?

– Да пожара, пожалуй, нету. Ты скажи отгадку; а то заснуть не могу.

– Какую отгадку?

– Ну, сам загадал: что выше лошади, ниже собаки?

– А… Седло это, Сергей Ива…

Не договорив, Егор повалился на лавку и захрапел.

Лошади везли отлично: накануне прошел грозовой дождь, – дорога была и не пыльная и не грязная. Ярцов с Мосоловым в крытой повозке, запряженной четверкой лошадей, ехали на реку Баранчу. Там на вновь обысканном месте Демидовы закладывали чугуноплавильный завод.

На второй день пути были в Невьянском заводе, одном из самых старых на Урале. Здесь стояла семибашенная крепость. За стенами ее виднелись демидовский дворец и отдельная высокая наблюдательная башня, которую возвел Акинфий десять лет назад, в 1725 году.

В Невьянске ночевали, а на третий день добрались до Нижнего Тагила с его знаменитой невиданно длинной плотиной. Под высокой рудной горой работали две домны. Нижнетагильский завод славился качеством железа. Демидовская марка на железе – «старый соболь» – хорошо была известна даже за границей. А всё дело в руде горы Высокой: уж очень она чистая и богатая, такой другой по всем горам Каменного Пояса больше неизвестно.

Повозку здесь оставили, дальше поехали верхом. Торная дорога осталась только до Выйского медеплавильного заводика, а там, кроме троп, и проезду никакого не было.

– Лес темней – бес сильней! – смеялся Мосолов, плотно усевшись в седле. – Не боишься, Сергей Иваныч?

Страшнее беса оказались комары. Поющей серой тучей поднимались с травы, жгли укусами, мешали смотреть и дышать. Всадники завязали шеи и лица тряпками, туго перетянули рукава над кистями рук – и всё-таки непрерывно били себя по всему телу: всюду залезали тонкоголосые кусачие твари.

Погода установилась жаркая, безветренная. Мотаться в седле целый день было тяжело. Да и кони выбились из сил, спотыкались, беспрестанно дрожали потной кожей, сгоняя комаров. Еще больше донимали их овода. Уже текли по шерсти струйки крови.

Особенно трудно стало ехать, когда Мосолов засомневался в дороге. Такую муку еще можно терпеть, когда знаешь, что каждый шаг приближает тебя к цели. А сейчас нитка-тропа, которая вела путников в лесу, затерялась в высокой, буйной траве.

– Слева, поди, уж Баранча вьется, – гадал Мосолов. – Едем-то верно, да без тропы как раз в непроезжую урему[5] угодим.

Кругом стеной поднимались высокие бородатые ели, румяные сосны, кружевные осины, рябина в белом цвету, сизый колючий можжевельник. Дальше лес чернел и сгущался еще больше. И птичьего щебета не слышно, – только вдали верещала кошкой иволга.

– Самые здесь медвежьи места, – сказал Ярцов и вздрогнул. – Что это мы ни одного медведя не повстречали?

– Медведи тут хозяева, верно. Как, поди, не повстречали? Да ведь он не покажется. И сейчас, может, за всяко-просто глядит на нас из-за дерева. Поглядит и уйдет – ни одна веточка не хрустнет.

– Гляди, Мосолов.

Шихтмейстер, побледнев, показывал в глубь леса.

– Что там? Не вижу.

– Теперь нету. Мне показалось. Медведь. На задних лапах.

– Ну, пусть его.

Но и приказчик, забыв о комарах, вытягивал шею, всматривался в чащу.

– Если вправду медведь, ты не скачи от него: по лесу далеко не ускачешь, догонит. Стой – и всё. Ну, не видно? Показалось тебе, Сергей Иваныч, – оно бывает, после разговоров-то. Кони бы чуяли, если что.

Только тронулись с места, шихтмейстер опять крикнул:

– Вон он!

Мосолов круто повернул коня. Вдали между деревьями кто-то приближался к ним.

– Это не медведь, – сказал Мосолов немного погодя. – Это вогул.

Манси подходил с боязливой улыбкой. На нем была одежда из звериных шкур. За плечами большой лук, у пояса колчан с оперенными стрелами.

– Пача, рума! Пача, рума! – повторял манси еще издали.

А когда подошел ближе и взглянул на неласковые распухшие лица русских, то проговорил совсем тихо и робко:

– Пача, ойка!

Рума на языке манси – друг, а ойка – господин. Мосолов по-ихнему знал мало. Манси по-русски говорил плохо. Однако разговорились.

– Зовет к себе в зимовье, – перетолковал Мосолов Ярцову. – До броду еще далеко, говорит. Едем, что ли, к нему, Сергей Иваныч? Чего коней мучить! Завтра он нас доведет до броду.

– Едем, – с радостью согласился Ярцов.

Манси шел впереди всадников, он легко перепрыгивал через поваленные стволы.

– Как тебя зовут? – допытывался Ярцов.

– Чумпин, Степан, – откликнулся манси.

– Крещеный?

– Да, – и показал маленький крестик на ремешке.