Мирное чаепитие было в разгаре, когда раздался звонок и в комнату с кульками и свертками ввалился Николай и Сенечка.

— Лиля! — воскликнул Сенечка, увидев столь неожиданно свою бывшую невесту.

Лика вскочила, будто ее ударили током, и бросилась к выходной двери. Катя поспешила за ней.

— Я считала тебя подругой, а ты — предательница! — задыхаясь от волнения, обиды и слез кричала Лика. — Ты воспользовалась моим доверием, устроила мне ловушку!

— Не горячись, Лика, — урезонивала ее Катя. — Выслушай меня. Даю тебе слово, что я не знала, что Николай приведет Семена. А Николай не мог знать, что у меня в гостях ты. Поэтому эта встреча произошла случайно. А может быть и не случайно. Ты ведь верующая — это Господь, зная твое предназначение, дал тебе шанс стать женой и матерью. И еще Господь дает тебе шанс познать благодать прощения. Вспомни притчу о жене Лота, которая оглянулась назад и превратилась в соляной столб. Смотри с надеждой в будущее и станешь счастливой.

И не давая опомниться растерявшейся Лике, она добавила:

— На, возьми фартук, пошли на кухню. Эту ораву накормить надо, мои коржики их никак не устроят. Посмотрим, что они притащили. Так, корюшкой и селедкой займусь я, а ты сооруди какой-нибудь салат. Сережку мы сейчас пошлем в подвал за соленьями-маринадами.

Когда стол был накрыт, и на нем появилась пара бутылок вина, внезапно возник сосед Кеша. Его мамаша ушла к приятельнице, а Кеше взгрустнулось дома одному. Вот он и заглянул на огонек.

— О! Здесь есть над чем поработать! — восхитился Кеша — и без приглашения уселся за столом рядом с Ликой, взяв на себя роль тамады.

Когда все тосты иссякли, все было съедено и выпито, решили всей гурьбой идти играть в снежки, благо выпал свежий рыхлый снег. Лика и Семен тоже собрались было присоединиться к компании, но Катя запротестовала:

— Настеньку нельзя одну оставлять — вдруг проснется. Ты, Лика, будешь Настю сторожить, а Семен останется, чтобы тебе не было скучно. Оставайтесь, ребята, вам есть о чем поговорить друг с другом.

Шумная, хохочущая, вывалянная в снегу ватага застала парочку в объятиях друг друга. Кеша и тут проявил себя хозяином пира...

— Ребята! — обратился он к парочке. — Со свадьбой не тянуть!

— Со свадьбой не затянем — правда, Лиля? — ответил за двоих Семен.

— И чур, свадьбу не зажимать! — продолжал Кеша.

— Не зажмем. Правда, Лиля? Мы, пожалуй, пойдем восвояси, -— опять сам решил Семен.

— Куда же вы? —запротестовала хозяйка. — Мы еще чай пить будем с моими коржиками.

— Спасибо, мы с Лилей чаю дома попьем.

Сергей, прощаясь с гостями, напомнил, что Семен должен быть завтра в Эрмитаже, по поводу трудоустройства.

Прощаясь с гостями в прихожей, Катя обняла подругу со словами:

— Желаю счастья. Постарайтесь не терять друг друга впредь, — на что Лиля ответила:

— Ты очень мудрая женщина, Катя. Спасибо Тебе.

Провожая в прихожей Николая, Катя пожала его объемистую ладонь своими двумя и заключила:

— Чем больше я знаю Вас, Николай Федорович, тем больше поражаюсь. Вы обладаете каким-то особым даром наделять людей счастьем. Всем, с кем Вам приходится иметь дело, становится хорошо.

— Что Вы, Екатерина Дмитриевна! Это не я, а Вы обладаете даром. Это от Вас исходит эманация счастья, какое-то излучение блаженства, под которым хочется нежиться снова и снова. Уйдешь из зоны Вашего обитания — тоска, мрак, пустыня... И хочется поскорей вернуться назад. Именно поэтому — не сочтите за назойливость — я намерен снова быть у Вас, если не прогоните.

Катя долго оставалась в прихожей, размышляя о сказанном. Она знала, она не могла не знать, что Николай влюблен в нее, но ведь он никогда ни словом ни намекал, не позволял себе проявить чувства. Впервые за многие годы произошло нечто, похожее на объяснение.

Как было обещано, Николай появился у Мураловых к вечеру, когда Сергей вернулся из мастерских. Заглянув в «теремок», он застал Катю рассеянной и встревоженной.

— Очень беспокоит меня брат: он удручен своим разрывом с Ольгой, замкнулся, хандрит. Вы бы поговорили с ним как-то... У меня не получается.

На половине Сергея Мокрухин начал речь издалека:

— Как у тебя с творческими планами? Надеюсь, ты не собираешься ограничиться реставрацией.

— Отнюдь. Хочу заняться портретной живописью. Сейчас это — золотое дно. А мне как раз с долгами расплатиться надобно.

— Я не о том. Не о коммерческих планах. Долги подождут. Я о творчестве. Хотел тебя спросить, для себя, для души, что ты писать хочешь?

— Хочу написать портрет. Угадай, чей.

— Ну, это угадать нетрудно, — засмеялся Николай. — Вон какая Мадонна с младенцем живет рядом.

— А вот и не угадал. Твой портрет я хочу написать.

— Издеваешься, — решил Николай.

— Ничуть. Вот послушай, что я задумал. Я решил построить все на контрастах: далеко не античная внешность контрастирует с тонкой душевной красотой, духовным изяществом; мощная фактура оттеняет мягкую деликатность, а буйство волос и небрежность одежды — тихую, покойную задумчивость мысли. И цветовая гамма должна звучать интересно: яркий солнечный луч зажигает копну рыжих волос, превращая их в костер; на этом фоне голубые глаза и нежная белая кожа лица (как у всех рыжих) служат диссонансом. Оденем тебя в тяжелый яркий цветной халат с нежнейшим кружевным белым жабо у горла. Поза: ты сидишь в пол-оборота перед чистым полотном, в руках кисть, ты задумчиво роешься в образах, которые просятся на полотно. Ну как? Будешь позировать?

— Задумано интересно, но я не представляю, как это выразить средствами живописи. Я бы не взялся.

— А я верю, что у меня получится. Это будет замечательный портрет. Ну а у тебя какие планы? Так и будешь кошечек да барбосов рисовать?

— Есть у меня задумка, Сережа, но не знаю, суждено ли ей сбыться. Планируется роскошное иллюстрированное издание сочинений Антона Павловича Чехова. Но, конечно, никто мне иллюстрировать его не поручит. Уж очень я прославился своими кошечками и собачками. А я хочу выполнить серию иллюстраций без заказа и послать в редакцию: пусть знают, на что я способен. Хочу для этой цели просить твою Олю позировать мне — она больше подходит для иллюстраций к «Даме с собачкой» и «Дому с мезонином», чем Екатерина Дмитриевна, с которой только греческих богинь писать. Кстати, когда ты собираешься мириться со своей Олей? — добрался, наконец, Николай до цели затеянного им разговора.

— Своей... — горько усмехнулся Сергей. — Я не поссорился с ней, я понял, что эта надменная аристократка не годится мне в спутницы жизни. Извини, Коля, я сейчас не готов говорить об этом. Потом как-нибудь. А сейчас — уволь, не могу. Сейчас я хотел бы поговорить о другом: развлеки ты Катю, а то уж очень она расстроена.

— А что случилось?

— Как, ты не знаешь? Странно... Я привык, что ты обо всех ее делах знаешь раньше меня. Ей отказали в продлении академического отпуска, и если она не начнет посещать занятия немедленно, ее отчислят. Пропадут четыре года учебы. Устроить ребенка в ясли не удалось: нет свободных мест. С нянькой тоже не получилось: няньки в основном — деревенские, им нужно жилье, но главное — у них отношение к гигиене специфическое, если помер — значит слабенький, Бог с ним, другого родим. Я считаю — ничего страшного, когда дочка подрастет, пойдет учиться заново. А пока пусть растит ребенка.

Николай снова вернулся в «теремок».

— За что Вы обижаете меня, Екатерина Дмитриевна,?

— Не понимаю...

— У Вас беда, Вас отчисляют, а я узнаю стороной.

— Ах, Вы об этом... Николай Федорович, дорогой, я дала слово и себе, и Домне Матвеевне, что не буду чрезмерно заботить Вас своими бедами. Это в моих интересах.

— Маменька, маменька, что же Вы наделали? Ладно, будем исправлять. Завтра утром я прихожу за Настенькой, а Вы отправляетесь на учебу. Не беспокойтесь, маменька справится, я ей помогу. Вечером я привезу Вам дочку.