«Остановись, мгновение — думал он. — Так бы и не отпускал ее до конца дней моих!»

Николай все кружил и кружил Катю, испытывая восторг от близости ее тела, от запаха ее волос, от ее тихой улыбки. «Так бы вечно», — опять и опять думал он. Но Катя пожаловалась на усталость и головокружение и предложила:

— Пригласите Леночку. Я вижу, ей хочется танцевать.

Николай повиновался, но без рвения. Леночка вспорхнула, одернув короткое по тогдашней моде платьице, сияя глазами и улыбками. Но тут взбунтовался Кеша.

— Караул! Грабеж! Пока я развлекал публику, у меня увели даму! Все, концерт окончен, — и он уселся рядом в позе полководца, готового насмерть защищать завоеванные рубежи.

Пользуясь паузой, Сергей шепнул сидящей рядом Оле:

— Не хочешь посмотреть на нашу красавицу?

Взявшись за руку, они пошли в «теремок», где в жарко натопленной комнате сладко спала новорожденная.

Они стояли в полутьме, рука в руке, плечо к плечу, низко склонившись над колыбелькой. Озорной завиток Олиных волос задорно щекотал Сергею щеку, намекая на близость не только духовную. Ее губы были слегка приоткрыты — полураспустившийся цветок, зовущий дразнил. Она подняла голову и протянула ему этот цветок — на, сорви меня! Шальная мысль пронеслась в его мозгу: вот сейчас он примет этот дар, сейчас она, наконец, очутится в его объятиях. Стоп! Он вспомнил, что это уже было однажды. Он вспомнил ту пощечину и леденящее душу: «Я Вам не девочка для развлечений», — и отпрянул. Это было страшно трудно — почти так же, как остановиться летящей вниз лавине. Сергей сжал кулаки так сильно, что ногти глубоко впились в мякоть ладоней, а зубы заскрипели. Почти теряя сознание, он отодвинулся, прочь от греха. Когда юноша пришел в себя, Ольги в комнате не оказалось. Он поспешил к столу, но и там ее не было. Сергей застал Ольгу в прихожей — она собиралась уходить.

— Оленька, не уходи, — взмолился он. — Я потом провожу тебя до дому.

— Мне завтра рано вставать, — сухо ответила она. — И провожать меня не надо. Сама доберусь.

— Но я не пущу тебя одну. На улице опасно.

— Оставь меня в покое. Не приставай! — воскликнула она грубо, неприязненно и даже враждебно, и вышла вон.

Сергей чуть не плача обратился за помощью к Николаю. Тот не заставил себя долго упрашивать, тем более что за столом ему делать было нечего, — Катя ушла кормить ребенка.

— Сережа, ты скажи маменьке, что я вернусь. Пусть она дождется меня, и мы вместе пойдем домой.

С этими словами он бросился догонять девушку.

Они ехали на задней площадке трамвая, Оля, отвернувшись, неподвижно смотрела в заднее стекло, а он, забыв о ее присутствии, снова и снова вспоминал тот вальс. Его рука все еще ощущала тепло Катиного стана, он все еще слышал запах ее волос. И только прощаясь с Ольгой у дверей ее дома, он взглянул на свою спутницу и ахнул.

— Ольга Васильевна, что с Вами? Вы плачете?

— Ненавижу этого дурака! — процедила она сквозь зубы и скрылась за дверью.

«Видно здорово обидел Сергей дивчину. Надо бы с этим разобраться», — подумал Николай.

Когда он вернулся, гости уже разошлись. Сергей усадил Баракову в проезжавшую мимо пролетку. Кеша отправился провожать Леночку, Катя ушла к новорожденной. Старшие дамы занимались посудой на кухне.

— Давненько мы с тобой не калякали по душам, — заметил Николай, усаживаясь рядом с другом. — Расскажи-ка мне, что ты сейчас пишешь? — начал он речь издалека.

— Коля, ты же видишь обстановку. Мне сейчас не до живописи. Мало того, что семейные дела отнимают массу времени, в мастерской я так манкировал работой, что пахнет скандалом. Короче, ближайшие два дня я должен посвятить реставрации двух картин. Если я не закончу работу к сроку, то подведу своих руководителей. Мне даже ночевать придется в мастерской. Кстати, навести моих, когда я буду отсутствовать, может что-нибудь понадобится.

— Не тревожься, я непременно зайду проведать Екатерину Дмитриевну и Настеньку. Но я не об этом тебя спрашиваю — я имею в виду перспективу. Ведь есть же у тебя какие-то задумки, планы на будущее.

— Задумки есть, но вряд ли они когда-либо осуществятся. Понимаешь, Коля, я не могу писать тачанки, как Греков или толпы народа с плакатами, как Юон. Я понимаю, что эти работы талантливы, весомы, созвучны духу времени, но это не мое, это сиюминутное, преходящее, а мне хочется писать о вечном, об общечеловеческом, с неким философским подтекстом.

Вот послушай, что бы мне хотелось создать. Я назвал бы это «Зеркало наяды». Представь темные заросли по берегу ручья, образовавшего маленькое озерцо. Над озерцом в кроне деревьев прогалина, сквозь которую яркий луч солнца осветил бережок и преобразил темные заросли в карнавал красок. А поверхность озерка отражает далекое синее небо с легким налетом перистых облаков. Над озером склонилась юная наяда, почти девочка, с гривой буйных волос, эдакая феечка Раутенделейн, и с удивлением и восторгом смотрит на отражение неба с его легкими облаками. Возможно, среди темных зарослей ей впервые удалось увидеть это чудо. Я хотел бы этим полотном напомнить о красоте и величии мироздания, о неповторимом очаровании человеческого бытия, в единении с матерью природой. Но хотя меня увлек этот сюжет, и я иногда хватаюсь за кисть, меня останавливает мысль, что мне не дадут выставить такую картину. Опять скажут, как давеча — тема не актуальна. Может быть потом, когда у меня будут дети, я напишу это полотно, для них. А сейчас мне нужно думать о другом: как заработать деньги, чтобы достойно содержать семью. Катя ведь еще нескоро сможет работать. Я считаю, есть смысл заняться портретом. Сейчас многие предприятия и организации заказывают портреты своих деятелей. Вот «Красный Треугольник» заказывает портрет Цурюпы. Вспоминая работы Серова и Нестерова, думаю, и в этом жанре можно создать шедевры. Судя по тому, что портрет княжны Запрудской имел успех, у меня должно получиться.

— Да, деньги тебе нужны сейчас и много. Ты ведь женишься?

— С чего ты взял? Ты же видел, как мы сегодня расстались с Олей. Она меня на дух не переносит.

— А ты знаешь, что она плакала всю дорогу? Как ты умудрился так жестоко обидеть ее?

— Уверяю тебя, я был предельно корректен.

— Вероятнее всего в этом дело. Излишняя корректность — хуже оскорбления. Что она могла чувствовать, когда, оставшись наедине, ты вел себя как сушеная вобла? А знаешь ты, что кто-то внушил ей, будто Екатерина Дмитриевна не сестра твоя, а жена, и ты почему-то это скрываешь.

— Что за чушь? Я сам представил Оле Катю как сестру.

— И, тем не менее, не далее как позавчера она пыталась уверить меня, что ты женат на Екатерине Дмитриевне и отец ее ребенка. Мне стоило огромных усилий разуверить ее в этом. Но, когда мне удалось переубедить ее, ты бы видел ее реакцию! Она смеялась и прыгала от радости и даже поцеловала меня вот сюда! — и он показал на маленькую ложбинку в подбородке.

— Странно... Она целовала тебя. А вот за годы нашей дружбы я ни разу не сподобился.

— Если бы ты не был таким разиней, она давно бы целовала тебя, и не один раз, и не только в подбородок. Растяпа, разиня, размазня, рохля — выбирай сам любой эпитет, соответствующий твоему поведению, и имей в виду: если ты будешь продолжать в том же духе, — уведет у тебя из-под носа дивчину тот долговязый брюнет, о котором ты рассказывал.

— Завтра же сделаю ей предложение... Ах, нет, ни завтра, ни послезавтра не выйдет: надо сдать этот срочный заказ. Но вот на следующее утро бегу к ней с объятиями.

— То-то. И не откладывай, а то опоздаешь.

На другое утро, в отсутствие Сергея, курьер вручил Кате повестку: Сергей должен был явиться к 16 часам к следователю Тарасову. Катя объяснила, что Сергей на работе и, возможно, даже не вернется ночевать из-за срочности заказа. Взяв адрес реставрационных мастерских, курьер удалился. На следующий день, уже в мастерской, Сергей получил повестку с требованием явиться немедленно и угрозой быть доставленным принудительно.