Эмильенна вскочила с места; щеки ее раскраснелись, глаза сверкали.

— Ты слышишь, что говорит Кати? — спросила она брата.

Подойдя к Катрин, девушка схватила ее за руку:

— Если бы ты только знала, какая ты умница, Кати! Когда-нибудь мы с тобой обязательно отправимся путешествовать вдвоем… и Ксавье тоже… А ты возьмешь с собой своего брата!..

Она отпустила руку Катрин, задумалась…

— Нас, конечно, не очень-то охотно отпустят. Эти господа с Верха такие глупцы! Среди них, Кати, нет ни одного достойного поцеловать следы твоих ног!

Ах, что за чепуху говорит барышня! Наверное, именно так разговаривают герои романов, которыми она зачитывается. Катрин хотелось крикнуть ей:

«Барышня, барышня! Я — только Кати, вы это прекрасно знаете, Кати Шаррон, служанка. Я ведь не знаю ничего, даже читать не умею!» Но разве смеет она противоречить Эмильенне? К тому же в словах барышни, хоть и сумасбродных, таился такой сладкий соблазн! Эх, поверить бы в них! Но зачем Эмильенна говорит так громко? Катрин видела, что Матильда все еще стоит посреди аллеи, в нескольких шагах позади Эмильенны, и жадно прислушивается к разговору. Как предупредить молодую хозяйку? Впрочем, Эмильенне совершенно безразлично, кто ее слушает. Помолчав, она вдруг весело сказала то, что Катрин едва осмеливалась вообразить в самых смелых, самых сокровенных своих мечтах:

— Я придумала: ты будешь путешествовать со мной как маленькая компаньонка!

Краешком глаза Катрин заметила, что Матильда торопливо подхватила свою корзину с бельем и зашагала в сторону огорода. Девочка не знала, что ответить. Какая новая ловушка кроется за безрассудными словами Эмильенны?

Жизнь уже научила Катрин не доверять пустым обещаниям, и она ни за что не поддалась бы искушению поверить этим словам, за которыми вставали видения далеких городов и сказочных стран… Нет, не поддалась бы… но так сладко вообразить хоть на мгновение, что стерты грани между ней, бедной девчонкой, целыми днями работающей не покладая рук, и другой, свободной, богатой и гордой, которой прислуживают, которой восторгаются, которой втайне страстно мечтают подражать…

Одно мгновенье! Оно длилось целый день, это блаженное мгновенье, но зато вечером — какое горькое пробуждение! Закончив работу, Катрин вышла из ворот особняка на Городскую площадь, направляясь к дому-на-лугах. Вдруг две женские фигуры выскочили, словно фурии, из-за дерева и бросились на Катрин, вопя и жестикулируя с такой яростью, что до нее не сразу дошел смысл сыпавшихся из их уст оскорблений. Это были Матильда и сама дама-компаньонка, мадемуазель Рашель. Ухватив Катрин за руки, они трясли и толкали ее.

Перепуганная девочка все же невольно заметила, как нелепо и смешно выглядели обе женщины, изрыгавшие целый поток яростных угроз и ругательств. Катрин лишь с трудом удалось понять, что ее обвиняют в низких намерениях по отношению к Матильде и даме-компаньонке, в том, что она, желая занять их место, якобы сама просила сегодня Эмильенну прогнать мадемуазель Рашель и назначить ее, Катрин, «маленькой компаньонкой».

Утолив наконец свою злобу, женщины отпустили девочку; боязливо озираясь по сторонам, они повернулись спиной к своей жертве и бросились наутек.

Густой медовый запах цветущих лип стоял над Городской площадью. В мирной тишине, царившей вокруг, почти нереальной выглядела безобразная выходка двух мегер, налетевших на Катрин подобно летней грозе — короткой, но жестокой. Тучи уже умчались прочь, но дерево, на которое гроза обрушила свой удар, поражено в самое сердце. Катрин шла домой обычным путем, и люди, отдыхавшие на крылечках своих домов, улыбались ей, как всегда, не подозревая о молнии, только что сразившей ее.

«Матильда подслушала барышнины речи о путешествиях; она слышала, как Эмильенна сказала: „Ты будешь моей маленькой компаньонкой“, — и тут же кинулась наушничать мадемуазель Рашели, а та поняла эти слова по-своему, и вот все кончено, я больше не вернусь в дом Дезаррижей, не вернусь никогда!»

Катрин сама не заметила, как пришло к ней это решение. Она просто не представляла себе, что может поступить иначе. Как встретиться снова лицом к лицу с дышащими злобой женщинами? Нет, нет, она больше не вернется туда!

Даже мысль о том, что могут пострадать интересы ее семьи — ведь с деньгами в доме-на-лугах снова станет туго! — даже эта мысль не в силах была заставить Катрин изменить свое решение. С горем, с нуждой, с невзгодами она могла бороться стойко, но против людской злобы, клеветы и несправедливости чувствовала себя безоружной и беззащитной. Клевета, брошенная ей в лицо врагами, всегда будет терзать ее. Чего только не выдумают Матильда и мадемуазель Рашель, чтобы очернить Катрин в глазах барышни! О! Ей надо бы все-таки вернуться туда, открыть Эмильенне правду…

Свернув на тропинку, ведущую к дому-на-лугах, Катрин остановилась: как решиться войти в дом? Что скажут отец и Франсуа, когда она объявит им о своем решении? Отец укажет ей на Клотильду и Туанон и напомнит, что это она не захотела после смерти матери расстаться с ними. Неужели теперь у нее хватит сердца обречь сестренок на голод и нужду?

Где же выход? Может, пойти к Крестному? Катрин сделала было несколько шагов в обратном направлении, но тут же подумала, что родные начнут беспокоиться, если ее не будет дома до позднего вечера; сестренки запросят есть, отец и Франсуа отошлют их в постель с куском сухого хлеба. Нет, она не имеет права бежать к Крестному в поисках поддержки! Катрин снова повернула к дому и, когда, наконец, открыла входную дверь, нашла в себе силы улыбнуться Клотильде и Туанон, которые с радостным визгом кинулись ей навстречу.

— Ты права, Кати; пусть ноги твоей не будет больше у этих людей. И не убивайся так, пожалуйста, Фелиси подыщет тебе другое место.

— Да, но, может быть, ей не удастся сделать это сразу. Пройдет много времени, а на что мы будем жить?

Катрин подняла глаза на брата, который отделывал острым ножичком только что выточенное на станке веретено.

— Не горюй, Кати, мы можем подождать. Видишь, девушки по-прежнему заказывают мне новые веретена. А потом, ты же знаешь: парни из Ла Ганны начали приходить ко мне стричь волосы. Это Жюли и Орельен посылают их: они говорят, что я стригу лучше, чем парикмахеры Ла Ноайли.

Посмеиваясь, Франсуа пощелкал в воздухе пальцами, подражая быстрому движению ножниц вокруг головы клиента.

Это дядюшка Батист обучил его парикмахерскому ремеслу. «Память о военной службе», — заметил старый рабочий. И этот чертенок Франсуа сразу смекнул, в чем тут суть. Теперь у него были две группы клиентов: девушки и женщины, приходившие к нему из самых дальних пригородов Ла Ноайли с заказами на складные веретена, и кое-кто из их сыновей или братьев, надеявшихся стать красивее, доверив свою голову ловким рукам «маленького хромого из дома-на-лугах».

Знал ли Франсуа об этом прозвище? Катрин надеялась, что нет. Это было бы для него тяжким ударом. Каждый вечер, как только приходила Жюли, он подхватывал ее под руку и гулял возле дома, всячески стараясь скрыть свою хромоту. В вечерних сумерках казалось, что он шагает легко, без усилий, как человек, неторопливо прогуливающийся в обществе девушки. Иногда он даже отстранялся от Жюли и, выпрямившись, делал несколько шагов без ее поддержки.

«Вот увидишь, — говорил он сестре, — вот увидишь, придет день, когда все позабудут, что я был когда-то калекой!»

И сегодня, утешая Катрин, он сказал:

— Скоро я смогу работать на фабрике. Честное слово, нам нечего беспокоиться, Кати: дядюшка Батист говорит, что у меня будет хороший заработок. Ты сможешь покупать красивые платья для себя и для сестренок; мы снимем хороший дом в Ла Ноайли, а по воскресеньям будем есть пирожные и пить вино!

Глаза Франсуа блестели, маленькие проворные руки рисовали в воздухе очертания названных предметов, полные губы приоткрылись, как у лакомки.

Вдруг он оперся руками о стол, наклонился вперед и заговорщически посмотрел на Катрин.