— Вот вам, Жан, ваше хваленое правосудие, — горько усмехалась мать.

Через несколько дней, зачерпнув ведро воды из колодца, она обнаружила в нем навоз и мусор. Мать рассказала о случившемся отцу; тот прикрыл колодец мелкой проволочной сеткой, и нечистоты больше не попадались.

Слуги господина Манёфа привезли в Мези молодого волкодава и держали его весь день на привязи, несмотря на жалобный визг и вой. Вечером, когда пса спускали наконец с цепи, он был готов разорвать в клочья всех, кто попадется ему на глаза. Волкодав жестоко изгрыз Фелавени и едва не искусал Катрин, бросившуюся на выручку своего любимца.

— Ничего не поделаешь! Приходится держать сторожевую собаку… Надо же защитить себя! — громко сказала мадемуазель Леони, проходя по коридору. И добавила, словно обращаясь к невидимому собеседнику: — Бывают же нечистоплотные соседи; от них и заразиться недолго!

И бросила брезгливый взгляд на Франсуа, сидевшего на своем стуле перед домом.

— Вот пойду к господину Манёфу и все выложу ему начистоту! — угрожала мать.

— Ради бога, не делай этого! — умолял отец. Все же, не послушавшись мужа, мать отправилась однажды на хозяйскую половину; вернулась она оттуда вся в слезах.

— У него такие страшные глаза, — призналась она, — совсем как у колдуна.

На следующий день после этого разговора отец обнаружил, что вся северная половина его хлебного поля вытоптана, словно по нему прошло стадо коров. Когда он рассказывал об этом матери за столом, Франсуа, сидевший у окна, вдруг воскликнул:

— Смотрите-ка, вон Дюшен выходит от Манёфа!

Через несколько минут в кухню вошел мосье Поль и с каменным лицом заявил, что хозяин желает поговорить со своим арендатором. Отец вернулся скоро. Все глядели на него испуганно и вопрошающе. Он тяжело опустился на лавку.

— Недолго вы беседовали… — заметил Марциал.

— Нет… он сказал: «Мне стало известно, что часть твоего поля вытоптана твоими же собственными коровами, за которыми никто не смотрит». Я стал было возражать, но он перебил меня: «Так не может дольше продолжаться.

Когда ты брал мою ферму в аренду, у тебя был здоровый и сильный работник, но ты постарался избавиться от него. Я рассчитывал, что тебе будут помогать в работе двое сыновей, но один из них ухитрился заболеть. И вдобавок ко всему твоя жена без конца надоедает мне своими дурацкими жалобами на какие-то обиды и притеснения, которые якобы чинит ей мадемуазель Леони…»

— Ох! — воскликнула мать. — Мерзавцы…

— «Так не может больше продолжаться, — сказал хозяин и добавил: — Вы обходитесь мне слишком дорого — да, да, слишком дорого! — и ты и твоя семья, и в смысле денег и в смысле спокойствия. Хозяйство ведется из рук вон плохо, скотина ходит без присмотра, и сверх того эти бесконечные кляузы и угрозы, которыми меня донимают! Придется покончить с этим, и как можно скорее!»

Через два дня Франсуа и Катрин увидели, как во двор фермы вошел маленький человечек, одетый во все черное, с очками на носу. Ворот его длиннополого сюртука был густо обсыпан перхотью.

— Вы не скажете мне, дети, это Мези, владение господина Пьера Манёфа?

Катрин думала, что ее брат ответит, но Франсуа только посмотрел на черного человечка и ничего не сказал.

— Это владения… — снова начал незнакомец. Катрин не дала ему договорить.

— Да, — сказала она.

Человечек повернулся к девочке и заговорил с ней так, будто, кроме нее, во дворе никого не было.

— А могу ли я видеть господина Шаррона?

Катрин не поняла вопроса незнакомца и ничего не ответила. Черный человечек, казалось, был крайне озадачен, глядя на этих двух ребятишек, которые вдруг лишились дара речи.

— Шаррон, — повторил он еще раз на всякий случай, — господин Жан Шаррон, арендатор фермы Мези…

— Это наш отец, — ответил наконец Франсуа.

— Очень хорошо, — сказал человечек, кивая головой. Он снял с носа очки и снова надел их…

— Мне необходимо его увидеть.

— Он на поле, — ответил Франсуа.

— Ах так! — снова озадаченно воскликнул незнакомец. Помолчав, он добавил:

— Надо пойти и позвать его.

— Я не могу.

— Не можете?

— Я болен, — сказал Франсуа, указывая на свою вытянутую ногу.

Человечек забеспокоился:

— А девочка?

— Он хочет, чтобы ты сходила за отцом, — объяснил Катрин Франсуа.

Катрин вскочила с низенького стульчика, на котором сидела рядом с братом, и побежала через двор. Обернувшись, она увидела, что черный человечек уселся на ее место и, вытащив из кармана большой платок, утирает им потное лицо.

— Человечек в черном? Человечек в черном? — повторял отец, когда Катрин сообщила ему о незнакомце. — Человек в черном с очками на носу? Что это значит? А что говорит мать?

— Мама ничего не знает: она ушла с Клотильдой пасти коров, а мне велела сидеть с Франсуа.

Завидев отца с Катрин, человечек встал со стула, прикоснулся пальцами к краю шляпы и спросил:

— Шаррон Жан, арендатор господина Манёфа в Мези?

— Да, — ответил отец, снимая шапку.

— Нет, нет… Наденьте шляпу, прошу вас, — улыбнулся черный человечек.

Но отец, казалось, не слышал его. Человек в черном извлек из кармана сюртука сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и подал Жану Шаррону.

В верхнем левом углу Катрин заметила красивую голубую марку.

— От имени владельца фермы Мези, — сказал человечек.

— Спасибо.

— Не за что, — заверил посланец.

— Не угодно ли стаканчик сидра?

— Ни капли спиртного, ни капли спиртного, — замахал человечек своими короткими жирными ручками.

— Без церемоний! — настаивал отец.

— Без церемоний.

Он снова притронулся к полям своей шляпы.

— Желаю здравствовать!

— До свиданья, сударь.

Дети молча смотрели на происходящее.

— Попрощайтесь же с господином.

— Не трогайте их, — сказал человек в черном, кивая головой, и пошел со двора.

Когда он вышел на дорогу, Катрин заметила, что низ его узких черных брюк побелел от пыли.

— Недурной ходок, — заметил отец. — Чтоб горожанин пришел из Ла Ноайли в Мези вот так, своим ходом…

Он растерянно вертел в руках бумагу с гербовой маркой. Наконец передал ее Франсуа.

— Ты можешь прочитать, что здесь написано, сынок? — робко спросил он.

— Какая хорошенькая марка, — сказала Катрин.

— «Я, нижеподписавшийся, мэтр Лаконтера, судебный исполнитель Ла Ноайли…» — начал Франсуа.

— Судебный исполнитель, — тихо повторил отец, — значит, это был судебный исполнитель…

Он произнес ати слова таким убитым голосом, что Катрин удивилась: как мог маленький черный человечек, совсем безобидный на вид и даже немного смешной, внушить отцу столь боязливое почтение.

Франсуа продолжал:

— …«указываю господину Шаррону от имени владельца фермы Мези, господина Пьера Манёфа, на то, что за недостатком рабочих рук посевы на ферме находятся в явно неудовлетворительном состоянии и в значительной своей части повреждены скотом, который пасется без всякого присмотра. В связи с вышеизложенным господин Манёф оставляет за собой право расторгнуть устный договор на аренду фермы, заключенный между ним, господином Пьером Манёфом, с одной стороны, и господином Жаном Шарроном, арендатором, с другой стороны».

Отец слушал, низко опустив голову и комкая в руках шапку. Когда Франсуа кончил, он глубоко вздохнул, взял у мальчика бумагу и зашагал в сторону дубовой рощи.

— Пошел посоветоваться с матерью, — понимающим тоном проговорил Франсуа. — Сдается мне, что дело скверное…

— А марка была такая красивенькая, — вздохнула Катрин.

— Но это же безумие! — говорила мать. — Жан, нет, Жан, вы сошли с ума, эти негодяи лишили вас рассудка! О чем вы думаете? Оставить Мези в мае, бросить посевы, скотину, сено! Да они сбесятся от радости! Дюшену останется только собрать то, что вы посеяли, вот и все. А мы? Куда мы денемся?

Переберемся в Ла Ноайль? Да? А на что мы будем там жить, раз все наше добро останется здесь? На какие шиши? Вы прекрасно знаете, что последние наши гроши ушли на доктора и на лекарства для Франсуа! Что вы говорите?