Пак боялся задержать этого занятого человека даже лишнюю минуту и уже на ходу начал, торопясь, рассказывать о своем деле. Ван Гун усадил его в кресло и сел напротив.

— Спасибо вам, товарищ Пак, — сказал Ван Гун, внимательно выслушав крестьянина. — Вы правильно сделали, что пришли сюда. Мы заставим помещика прекратить вражескую агитацию. Землею отныне будет владеть тот, кто ее обрабатывает.

Ван Гун вызвал секретаря.

— Срочно пригласите сюда Пак Сен Челя! — приказал он. — Снарядите пять человек из рабочего вооруженного отряда и предоставьте в их распоряжение грузовую машину.

Секретарь вышел.

У Пака пересохло во рту. Он поднялся, откашлялся, расправил плечи и, подтянув штаны, важно сказал:

— Пак Сен Чель — это мой сын, товарищ член Народного комитета. Я сам дам ему все распоряжения.

— Ваш сын?!

— Да, это мой сын. Мой старший сын, — как бы между прочим заметил Пак. Пусть член Народного комитета знает, кто перед ним.

Ван Гун встал из-за стола.

— Вы давно не видели своего сына, товарищ Пак?

Пак Собан улыбается и снова усаживается поглубже в большом мягком кресле.

— Уже дня три, — подумав, говорит он. — Сейчас такое время, что нам некогда встречаться. То вот к вам в Народный комитет надо, то другие важные дела, которые не всякому доверишь. Да и сын у меня тоже не сидит сложа руки…

— Три дня?! — перебивает его Ван Гун. — О, значит, вы еще не знаете новость, которую ему вчера сообщили. Ваша дочь Мен Хи в Сеуле.

— Мен Хи?.. Моя дочь Мен Хи? В Сеуле…

Голос Пака дрожал и обрывался.

— У кого моя дочь? Как ее выкупить?

Ван Гун кладет руки на плечи Пака:

— Вашу дочь не надо выкупать, она свободна. Ею гордятся сеульские ткачихи так же, как мы гордимся вашим сыном. Сен Чель сейчас придет и сам все расскажет о Мен Хи.

— Да, мой сын придет сюда… Пойду за ним… — бормочет Пак и трет лоб, прикрывая рукой глаза.

Он нерешительно направляется к двери, потом оборачивается и вдруг поспешно выходит из кабинета.

Ван Гун стоит, задумавшись: «Да, Сен Чель прав. Нельзя сейчас говорить старику о Сен Дине. Если бы удалось задержать парня даже после того, как он помог затопить Садонские шахты, и то легче было бы. А что с ним будет теперь? Кто надоумил его бежать на Юг? В чьи руки он попадет?»

Спустя несколько часов комиссия из пяти человек во главе с Сен Челем подходила к поместью Ли Ду Хана. Сен Чель шагал размашисто, уверенно, и Пак Собан старался не семенить за ним и не отставать, чтобы люди видели, как он вместе с сыном ведет представителей народной власти в дом Ли Ду Хана, у которого надо отобрать землю.

Раньше ему бы и в голову не пришло идти через центральные ворота усадьбы. Но теперь он не задумываясь повел людей по уже знакомой ему дороге. Странно, что ворота не заперты. Дом пуст. В комнатах валяются опрокинутые сундуки, ниши повсюду раскрыты. Нигде ни души.

— Взять под охрану народное добро! — приказал Сен Чель.

Двое вооруженных рабочих встали у ворот поместья.

Как мало потребовалось времени, чтобы сделать общежитие уютным! Но это и неудивительно, ведь теперь люди работают всего восемь часов. Можно убрать свой дом, отдохнуть, сходить в город.

Мен Хи сидит на своей циновке. Она вернулась с занятий кружка по ликвидации неграмотности и сейчас будет делать уроки. Только пять минут она просто посидит и подумает о Пан Чаке.

Она почти совсем не видит его. Он работает в Сеульском Народном комитете и приезжает так редко и всего на несколько минут. Ведь за день ему надо объездить на своем мотоцикле шестнадцать фабрик и проверить, как рабочие дружины несут охрану. Они следят, чтобы самураи не взорвали цехи или не повредили машины.

На Севере повсюду директорами стали рабочие. И здесь, в Народном комитете, все для этого подготовлено.

На пост директора фабрики назначили Мин Сун Ен. Даже не верится. Жаль, что Пан Чак редко приезжает. Если бы она работала в типографии, то встречала бы его часто. Он там проводит целые дни. В типографии надо особенно внимательно следить, чтобы самураи не испортили машины. Хотя японцев нигде не видно, но Пан Чак говорит, что они попрятались. И Чер Як тоже спрятался. Он боится суда и, наверно, уехал в деревню, как и другие богатые корейцы. Не такой он дурак, чтобы сейчас показаться здесь.

Чер Як не узнал бы теперь фабрику. Всю пыль из-под барабанов засасывают вытяжные трубы. Воздух чистый, как на улице. Исчезли наконец эти проклятые хлопья.

Но что же будет теперь? Мен Хи вспоминает тот день, когда появились первые американские самолеты. Моторы ревели, будто вот-вот разорвутся. Когда самолеты скрылись, еще нельзя было понять, что они сбросили. Казалось, падали странные хлопья снега. А потом стало ясно, что это листки бумаги. Все старались поймать их, и возле тех, кто умел читать, собирался народ.

В тот день Пан Чака просто нельзя было узнать. Когда она спросила, что с ним, он удивленно посмотрел на нее: «Как что? Разве ты не знаешь?» Из мотоциклетной сумки он достал листок и прочитал:

— «В силу власти, данной мне, как главнокомандующему вооруженными силами на Тихом океане, настоящим устанавливаю военный контроль над Кореей к югу от тридцать восьмой параллели… В дальнейшем приказы, директивы и законы будут издаваться мною или по моему полномочию и будут определять ваши обязанности». Вот что пишет генерал Макартур, — мрачно сказал Пан Чак. — Во время боев с самураями его тут не было, а теперь… Кто дал ему право определять наши обязанности?! Ведь на Севере, благодаря советским войскам, всю власть осуществляют корейцы.

Пан Чак уже собрался уезжать, когда опять налетели самолеты и начали сбрасывать листки. Он поймал один из них, прочитал и изорвал в клочки.

— Что там написано?.. — испугалась Мен Хи.

Пан Чак был так расстроен, что не слышал вопроса и стоял молча, уставившись глазами в землю.

— Пан Чак, дорогой, что там написано?

— Приказ номер два генерала Макартура, — зло усмехнулся Пан Чак. — За один час два приказа. Вот что он пишет: «Все корейцы должны быстро выполнять мои приказы и приказы, изданные по моему уполномочию». А дальше предупреждает нас, что военный трибунал будет судить каждого корейца, который плохо встретит заокеанских гостей.

Пан Чак умолк. Мен Хи подошла к нему совсем близко. Он обнял ее за плечи.

— Надвигаются тучи, — грустно сказал он.

Мен Хи сидит на циновке, и тревожные мысли все больше овладевают ею. Она смотрит на девушек, которые, как и она, пойдут работать вечером, во вторую смену. А сейчас каждая чем-то занята: одна шьет, другая соорудила себе крошечный столик у циновки и укладывает на него какие-то безделушки, дежурная вытирает окна. Но у всех грустные лица, и уже не громко, как несколько дней назад, а тихо-тихо они поют:

И вдруг распахиваются двери, и с криком вбегает женщина:

— Скорей на фабрику, скорей, девушки!

Она исчезла так быстро, что никто даже не успел спросить, в чем дело.

Мен Хи бросилась вон из барака и в минуту добежала до фабрики. Что здесь делается? Двор забит маленькими зелеными машинами пентагоновцев. Солдаты разоружили рабочих, охранявших фабрику.

Мен Хи хочет незаметно проскользнуть в свой цех, но шум у ворот заставляет ее обернуться. Во двор быстрым, четким шагом входит группа полицейских. Они в той же форме, в какой были и раньше. Среди них японец. Он подбегает к американскому офицеру, вытянувшись, козыряет и что-то докладывает. Офицер кивает, затем, повернувшись, резко подает команду. Солдаты прыгают в автомобиль. Машины с шумом вылетают из открытых ворот.

Полицейские с карабинами и примкнутыми к ним короткими штыками растекаются по цехам, становятся у складов. Посреди двора остаются офицер, два его солдата и японец.