Осанаи стоял лицом к стене, но по движению в зале понял, что все повернулись в сторону названных генералов.

— Более сорока лет назад молодой подпоручик, самурай Ямада Отодзо во главе кавалерийского эскадрона громил русских на линии Дайрен — Ляоян. Уже там проявились его способности. Они развернулись в подлинный военный талант, когда он командовал дивизией, экспедиционной армией, всей обороной империи. Сейчас он стоит во главе Квантунской армии и, очевидно, выступит перед вами. В ней сохранены все кадры, такие, как барон Ямада, сражавшийся с русскими и в девятьсот четвертом, и в восемнадцатом, и в конце тридцатых годов…

Капитан Осанаи Ясукэ подвешивал последнюю карту. Он не видел лица Итагаки, говорившего теперь четко и резко, будто отдавая приказ, но отчетливо представлял это лицо человека убежденного, сильного, волевого.

— Что же представляет собой наша армия? — продолжал генерал. — Может быть, это просто подготовленные и надежные соединения, какие имеются во всех армиях мира? Нет, в ней больше миллиона солдат и офицеров. Полтора миллиона военных поселенцев в Китае — это ее готовые резервы. Новейшее вооружение, отборные люди со священными ножами для харакири у каждого. Они не сдадутся. Воспитание самурайского духа, доведенного до фанатизма, принесет свои плоды. Железная дисциплина, железная воля. Нетронутая, подготовленная, нацеленная для боев, полная ненависти к врагу, справедливо уверенная в своем превосходстве, рвущаяся на русскую землю, стоит в броне Квантунская армия. Что же, в таком виде и сдать ее врагу, предварительно отобрав ножи для харакири?

Генерал умолк, и несколько секунд стояла тишина. И в этой тишине раздались слова Итагаки:

— Подобное действие имеет точное название: предательство. О, они найдут, что делать с нашей обезоруженной армией. Всех, здесь присутствующих, — на виселицу, остальных — в рабство.

Генерал не торопясь перевернул несколько страниц в папке, куда время от времени заглядывал, и продолжал:

— Да, мы готовились к встрече с русскими. Владивосток, Приморье, Северный Сахалин, как острия пик, направлены на империю. И всю свою жизнь мы готовились обломать их. Наши мощные армейские группировки подтянуты к Хабаровску и находятся в сорока километрах от этого города, а также вблизи Благовещенска и Читы. Отборные гарнизоны, готовые в первые часы войны перерезать вражеские коммуникации, обосновались в четырех километрах от магистрали Москва — Владивосток. Для священной цели взяли мы Маньчжурию. Мы построили там железные и шоссейные дороги, ведущие в Россию, воздвигли в горах аэродромы, танкодромы, опорные пункты, базы, создали стратегические морские и речные порты. И что же, все это без единого выстрела со склоненной головой отдать врагу по описи?

Опять наступила тяжелая пауза. Осанаи с полуоборота взглянул на генерала. Тот, медленно поворачивая голову, смотрел на каждого, точно от каждого в отдельности ожидал ответа. Все молчали.

— К сентябрю сорок второго года, — снова начал Итагаки, — был закончен план «Кан-току-Эн» [16]. Был принят оккупационный режим для русских территорий, разработанный генеральным штабом. Было учтено все, вплоть до запрета жителям Центральной России селиться в Сибири. Мы подготовили мотивы, по которым начнем военные действия. Десятилетия мы собирали силы для выступления. На это мы отдали энергию, волю, талант, молодые годы, а многие и жизнь…

Осанаи стоял теперь у стены, глядя на генерала, боясь уйти и нарушить тишину. Он увидел, как старый генерал выпрямился и, уставившись в одну точку, ни к кому больше не обращаясь, словно репетируя перед выступлением, заговорил, отчетливо произнося каждое слово:

— Четыре года воевала Россия с Германией. Четыре года мы изучали опыт войны. Мы узнали слабые и сильные стороны русских, мы изучили их оружие, их тактику, их стратегию. Мы учли наши ошибки, ошибки наших союзников и наших врагов. Война в Европе служила нам наглядным пособием. Квантунская армия ждала, как боевой застоявшийся конь. Она рвала поводья… Богиня Аматерасу не простит! — поднял он голову вверх. — Она повелевает с негодованием отвергнуть ультиматум, недостойный Страны восходящего солнца, и осуществить извечные чаяния великой империи…

Генерал сел. Бесшумно, как и вошел, капитан покинул зал.

На душе у Чо Ден Ока тревожно. Такагава едет к генерал-губернатору Абэ Нобуюки и берет его с собой. Это почетно, но надо ехать в одной машине с ним. Чо Ден Ок боится ездить вместе с Такагава. Этот сумасшедший заставляет шофера гнать автомобиль с такой скоростью, что машина каждую минуту может разлететься на части или врезаться во что-нибудь так, что костей не соберешь.

Чем больше нервничает Такагава, тем быстрее гонит он машину. А сегодня этот Пан Чак окончательно вывел его из себя. Таким взбешенным Чо Ден Ок еще не видел генерала.

Ездить с Такагава — для него мука. К машине генерал не идет, а почти бежит. Едва только он сядет, как машина срывается с места, будто снаряд, выпущенный из орудия. Шофер хорошо вымуштрован, он не будет ждать Чо Ден Ока. А забежать вперед и сесть раньше самурая нельзя. Вообще нельзя идти впереди японца, особенно если этот японец — Такагава.

Именно в тот момент, когда начальник возьмется за ручку, надо стремглав обежать вокруг огромной машины и открыть противоположную дверцу. Зато какой почет — ехать в одной машине с Такагава. Отказаться от этого невозможно.

Генерал уже сел, когда Чо Ден Ок лишь успел просунуть внутрь машины голову и поставить одну ногу. Как раз в эту секунду машина рванулась с места. Чо Ден Ок уцепился руками за мягкий поручень позади сиденья шофера, а дверца так прищемила его, что он едва не закричал.

Можно сойти с ума! Это какой-то цирковой номер или трюк из кинофильма. Он, в конце концов, не мальчишка, а помощник начальника сеульской полиции. Его должны бояться, а все смеются, когда видят, как он садится в машину. Он не намерен больше участвовать в этом представлении. Хватит! Он так и скажет этому Такагава.

— Вы стали очень нерасторопны, господин Чо Ден Ок, — цедит сквозь зубы генерал. — Надо больше заниматься спортом.

Чо Ден Ок виновато улыбается.

— О, пусть не беспокоится господин генерал. Это даже приятно — на ходу вскакивать в машину. Я преклоняюсь перед вашей мудростью, господин генерал. Блестящая мысль — заниматься спортом. Я с сегодняшнего дня начну пользоваться вашим советом.

Такагава молчит.

Черт бы побрал его! С ним обязательно сломишь голову. Вот уже три месяца, с тех пор как капитулировала Германия, всех их будто начинили перцем. Машины носятся по городу, как на пожар. Телеграфная и телефонная линии между Сеулом и Токио захлебываются. Уже никто не говорит, все кричат. Каждый день десяток совещаний. Одно секретнее другого. На совещания его не пускают, но за дверью держат часами.

Сегодня снова придется сидеть и ждать. Может быть, десять минут, а может быть, четыре часа. Внизу будет ждать шофер. Ему тоже не скажут, сколько времени здесь надо торчать, но шоферу лучше. Он обязательно понадобится, он повезет генерала. А Чо Ден Ока держат так, на всякий случай.

Миновав Южные ворота с двухэтажным строением над аркой и огромной двухъярусной крышей, машина въехала в центр города.

Некогда эти ворота, как и трое других — Восточные, Западные, и Северные, — в восемь часов вечера запирали Сеул. Сейчас машина пронеслась под аркой с бешеной скоростью. Она мчится по оси широкой магистрали, и шофер почти не отрывает руки от кнопки сирены.

Вода, скопившаяся в неровностях асфальта после только что прошедшего дождя, вылетая из-под колес, хлещет о стекла встречных и обгоняемых машин, обдает испуганно жмущихся к тротуару рикш, широким стремительным веером рассыпается по асфальту. Яркие огни в окнах и витринах, бумажные разноцветные фонарики ресторанов и кафе проносятся и исчезают, как трассирующие пули.