Второго офицера, с капитанскими знаками различия, Ван Гун видит впервые. Рядом с шофером сидит огромного роста солдат — ординарец майора.

Не достигнув вершины, автомобиль круто свернул с асфальтовой дороги. Зашуршала, вылетая из-под колес, крупная галька. Машина пролетела мимо арки и резко затормозила у входа в длинный павильон, украшенный бумажными фонариками. Солдат выскочил первым и рванул дверцу перед майором.

На шум подъехавшей машины вышел хозяин павильона и, низко кланяясь, пригласил гостей войти. Они не обратили на него внимания, не ответили на приветствие, но направились к павильону.

— Понимаешь, — говорил майор, — когда в порту Нагасаки я увидел среди грузчиков эту громадину, — кивнул он в сторону солдата, — я обрадовался. Решил сделать из него настоящего самурая. Но этот идиот совсем отупел здесь: ему не нравится Корея. Он просится домой. Он хочет жить в своем вонючем рыбацком поселке вместе с отцом и детьми. Хочешь, я подарю тебе этого болвана?.. Ну, смотри, Ясукэ!

Последние слова относились уже совсем к другому. Офицеры перешагнули порог длинной застекленной веранды, и майор широким жестом указал на раскрытые окна:

— Разве в вашем Пучене есть такой ресторан?

Капитан подошел к окну и инстинктивно отшатнулся: перед ним была пропасть.

Где-то далеко-далеко внизу извивалась блестящая ленточка Тэдонган, по которой двигались крошечные баржи и пароходики. Стальные фермы моста, лежащие на высоких каменных быках, казались игрушкой, сплетенной из нитей расщепленного бамбука.

Капитан смотрел вниз, а майор, шумно усаживаясь за стол, заказывал еду.

Спустя полчаса на кухню ресторана пришел Ван Гун за своей порцией риса.

— Позови ординарца, — сказал повар кухонному рабочему. — Часами сидят здесь, скоты, — обратился он к Ван Гуну, кивнув на зал, — и не было случая, чтобы покормили шофера и солдата. А ребята хорошие. Оба вместе от машины боятся отойти, так я их по очереди кормлю.

Офицеры уже успели достаточно выпить. Это можно было определить по батарее бутылок на столе и по их раскрасневшимся лицам.

Ван Гун уселся на корточках в уголке, откуда через кухонное окошко мог наблюдать за верандой. Несмотря на шум, доносившийся из зала, здесь ему было слышно, о чем говорят офицеры.

— Живые котлеты! — вбежал на кухню официант.

«Значит, напились уже», — подумал Ван Гун.

Повар вытащил из бака большого сазана и, ловко зажав рыбу в руке, чтобы она не вырвалась, дважды полоснул ее узким ножом, похожим на скальпель, вдоль спинки по обеим сторонам хребта. С необыкновенной ловкостью, не задев костей и внутренностей рыбы, удалил из-под кожи мякоть и бросил ее на шипящую сковородку.

— Пожалуйста, поскорее там! — донесся на кухню раздраженный голос майора. — Ты еще не ел такого блюда, капитан Осанаи Ясукэ! — громко говорил майор. — Это мое изобретение, великолепная вещь! Приезжай к нам почаще, учись жить!

А через несколько минут официант понес на большом подносе тяжело дышащего сазана с впалой спинкой, обложенного со всех сторон дымящимися кусочками зажаренной мякоти.

— Пожалуйста, Ясукэ, — улыбался майор, восхищенно глядя на поднос. — Сейчас господин сазан будет смотреть, как мы его едим. А ты, — обернулся он к официанту, — принеси еще саке! И еще один прибор.

— Для кого? — удивился капитан.

— Для сазана. Мы дадим немножечко выпить и сазану. Видишь, как он тяжело дышит. Пусть выпьет и закусит собственными котлетами.

Офицеры подняли чашки.

— Ты ловко отделался от назначения в Китай, — продолжал совсем охмелевший майор. — Я тебя понимаю, Ясукэ, армия нашего божественного императора быстро идет в глубь Китая, но чем дальше мы продвигаемся, тем больше доблестных самураев навсегда остается на китайской земле. Хотя, — он беззвучно засмеялся, похлопав капитана по плечу, — их родные могут успокоить себя тем, что теперь это наша земля…

— А я предпочитаю умереть на островах, — перебил его капитан. — И знаете, теперь я не спешу. Я уже упустил тот момент, когда не имел семьи и мог не раздумывая идти на смерть. Но у меня нет еще и достаточного потомства, чтобы спокойно умереть.

Оба рассмеялись и снова выпили.

— Сегодня можно бы немножко повеселиться, да некогда, — с досадой развел руками майор. — Мне еще нужно на Садон съездить.

— А зачем? — удивился капитан. — Ведь забастовка сорвана. Вы сами сказали, что уже работают триста человек.

— Да, но надо же проучить бунтовщиков. Работают-то другие, новички, а старые шахтеры сидят в своем поселке.

— И что же вы хотите с ними сделать?

— Ничего! — засмеялся майор. — Они сами взвоют. Я перекрою все дороги и не выпущу из поселка ни одного человека. И к ним никого не пущу. Пусть дохнут с голоду в своих норах. Им не дает покоя русская революция. Там тоже начиналось со стачек. Мы им покажем революцию! Мы не русские, мы самураи! Мы их зажмем так, что они забудут это слово — революция!

Ван Гун слышит все, что говорит «желторотый карлик». Вспоминает события последних дней. Вся японская печать шумела о том, что русские, оказывается, незаконно занимают целый район у озера Хасан, на границе с Кореей, и не хотят добровольно вернуть японцам эту территорию. Пришлось применить оружие. Газеты сообщали, как одним ударом самураи вышибли русских с высот Заозерная и Безымянная. Однако они ничего не писали о том, что территория эта всегда принадлежала русским и понадобилась Японии как выгоднейший плацдарм для нападения на Владивосток. А ведь это понимает каждый грамотный человек, поэтому верили сообщениям, которые приходили из Советского Союза.

Замолчали японцы также и свое поражение. Но все равно народ узнал. Узнал, что на высотах находились только русские пограничники и что их-то и потеснила регулярная японская армия, напав неожиданно. А когда подоспели советские войска, хваленые самураи побежали. Правда, не все. Больше трех тысяч остались лежать на высотах, убитые и раненные.

С границы Кореи, где происходили события, слух об этом разнесся по всей стране. Никто не мог поверить, что эти события сильно подействуют на людей. Все поздравляли друг друга, точно пришел праздник. И действительно, праздник. Люди поняли, что не такие уж непобедимые эти самураи. Они ведь писали, что никто никогда в жизни их не бил. Оказывается, их бьют. Да еще как!

Люди передавали друг другу новость и тихонько смеялись от радости. И им тоже хотелось действовать. Началось с того, что железнодорожники отказались отправлять в Маньчжурию эшелон с вооружением, а потом совсем бросили работу. Их поддержали шахтеры Садона. И вот забастовка на шахте сорвана…

Ван Гун не торопясь направился к гробнице Кы Дза. Обогнув ее, пошел к своей хижине и сел у порога. Отсюда хорошо видна тропка, вьющаяся от реки до самой вершины горы. Он закурил и стал наблюдать за этой тропкой.

После тяжелого жизненного потрясения Пан Чак попал в партизанский отряд. Это была небольшая группа смелых и сильных людей, которые скрывались в горах на маньчжурской границе.

Командир показал Пан Чаку коробочку из рисовой соломы и сказал:

— Это мина. Она весит пятьдесят граммов. Она не убьет человека, но остановит его. Наступишь на такую коробочку, и она оторвет пальцы на ноге, или пятку, или повредит всю ступню. При взрыве не бывает осколков. Она бьет воздухом. Мы называем ее «лягушкой». Если надо остановить самурайскую пехоту, мы разбрасываем на ее пути такие «лягушки».

Потом командир показал Пан Чаку небольшой металлический цилиндр и сказал:

— Это тоже мина. Прыгающая. Ее зарывают в землю так, что сверху остаются только вот эти три проволочки. Если задеть их, мина выпрыгнет из земли на метр, разорвется в воздухе, и триста стальных шариков со свистом разлетятся в разные стороны, поражая вокруг все живое. Коробочки для «лягушек» нам делают крестьяне, а прыгающие мины — в мастерских по ремонту хозяйственных вещей и велосипедов.