— Разве их можно снять и с бумаги? — полюбопытствовала Она.

— Не знаю, но рисковать не собираюсь. Сама я печатала только в перчатках.

По взгляду Оливы я поняла, что моя предусмотрительность произвела на нее впечатление. Никто из нас уже не притворялся, что это всего лишь шутка, и мы обе хорошо понимали, на что идем. Возможно, я делала непомерно высокую ставку, доверяясь случайной знакомой, но лучше уж так, чем до конца жизни проклинать себя за трусость.

Оставшееся время я муштровала Оливу на предмет нюансов поведения Моники. Все-таки она поразительно легко ухватывала суть. Я посоветовала не слишком налегать на французский акцент и еще раз дала прослушать ей набор записей на автоответчике.

Прохаживаясь по гостиной, Олива произносила нужные фразы, улыбалась и кивала, а потом вдруг остановилась и повернулась, небрежно положив руку на бедро — одна из излюбленных поз Моники. Вся в черном, Олива воплощала собой смесь изысканной беспечности и затаенного зла, так свойственного той, кого изображала.

— Как я выгляжу, дорогая?

Пришлось — в который уже раз — напомнить себе, что это на самом деле не Моника.

У двери я протянула Оливе конверт с завещанием.

— Смотри не оставь как-нибудь ненароком отпечатков! И не подписывай сама, что бы ни случилось. Поняла?

— Я поняла уже на пятидесятый раз, а это сотый, — хмыкнула она, сунула конверт в сумочку и повернула руку ладонью вверх, пошевелив пальцами, чтобы напомнить о кусочках ленты. — А у тебя котелок варит! Оревуар, сладенькая.

Подмигнув, она вышла за дверь.

Для встречи с Моникой я собиралась особенно тщательно: надела рабочий костюм (дешевый, темный и невзрачный, но неплохо скроенный), прихватила сумку (ту самую подделку под «Шанель») и, конечно же, сунула ноги в удобные ботинки (не «хаш паппиз», но из той же оперы). Все это не могло остаться незамеченным. Сложности последних лет отразились на моей внешностью: фигура опять расплылась, цвет кожи испортился, ногти давно забыли, что существует такая штука, как маникюр, а волосы после многократной окраски в домашних условиях больше напоминали парик, чем естественную шевелюру. Не скажу, чтобы я выглядела непрезентабельно, но каждый, кто знал меня прежде, счел бы перемены разительными. Это было как нельзя более кстати — ведь Моника больше всего мечтала затмевать других. Показуха была ее второй натурой.

Ожерелье Марии Антуанетты коротало дни в морозильной камере на кухне. Чтобы добраться до него, пришлось расклеить пластиковую коробку для завтраков и развернуть несколько слоев упаковочной бумаги. Открыв футляр, я полюбовалась своим счастливым талисманом, что поблескивал в бархатном гнезде. Мне было больно расставаться с ним, даже зная, что это временная мера. Вместо того чтобы положить ожерелье в сумочку, я снова упаковала его и спрятала на прежнее место.

Некоторое время я бродила по квартире, то взбивая подушки, то проверяя, выключен ли свет, когда же наконец двинулась к двери, то вспомнила об одной важной детали. Нож для колки льда. Он так и лежал на столе, куда я выложила его, чтобы не забыть. Я завернула его в газету и положила в сумочку.

Теперь все было готово, требовалось лишь немного удачи.

Как обычно, я воспользовалась подземкой и прибыла на работу в половине одиннадцатого. Слава Богу, день выдался хлопотливый — это помогало отвлечься. Я приняла несколько заказов по телефону, в том числе один солидный: пять комплектов спальной мебели вишневого дерева в колониальном стиле для гостиницы в Нью-Гемпшире.

По дороге на обед я оставила в приемной конверт с моим адресом. Он не содержал ничего, кроме нескольких листов чистой бумаги.

— За ним придут, — сказала я секретарше, сочной блондинке с коэффициентом умственного развития ниже допустимого (она напряженно работала — наклеивала цветочки на свежий лак). — Мужчина. Просто передайте ему конверт.

— Мужчина? — заинтересовалась она, подняла голову и выдула мне в лицо пузырь розовой жевательной резинки.

— Да, дорогая, мужчина. Скорее всего шофер, значит, на нем будет униформа и картуз. Он подойдет и спросит, нет ли конверта на мое имя. Вот он, этот конверт. Видите, на нем написано: «миссис Джо Слейтер». Это значит я. Так вот, когда он спросит, отдайте конверт ему.

— Ага.

— И не вздумайте поехать в Сингапур.

— А?

— В Сингапуре за пузыри из жвачки сажают в тюрьму. Как раз поэтому я собираюсь перебраться туда на старости лет.

Ровно в одиннадцать пятьдесят пять я была на улице, там меня уже ждал старый добрый Каспер — в первоклассной шоферской униформе, у дверцы черного «мерседеса». Он был все тот же — непробиваемый, как бетонная стена. Мы обменялись рукопожатиями, причем я одарила его теплой улыбкой.

— Каспер, как приятно снова вас видеть!

— А мне — вас, миссис Слейтер, — сказал он, отворяя для меня дверцу «мерседеса».

Я устроилась на заднем сиденье, среди оттенков кофе с молоком и запаха новой кожи, и пока Каспер усаживался на свое законное место, заглянула в сумочку, чтобы убедиться, что нож еще там. Пока все шло хорошо. Как только машина тронулась, я завела светскую беседу.

— Ну, Каспер, как вам жилось в последнее время?

— Спасибо, миссис Слейтер, хорошо.

Мне показалось, что я слышу в его голосе меланхолический оттенок. Возможно ли, чтобы этот тупица не был в восторге от службы у Моники? Чтобы скучал по прежним временам?

— Давненько мы не виделись, правда?

— Да, мэм…

— Все хорошо?

— Неплохо.

Мы уже были почти на углу.

— Постойте, Каспер! Боюсь, я кое-что забыла на работе. Поворачивайте за угол и там остановите машину.

Каспер беспрекословно повиновался — привычка подчиняться мне за столько лет вошла у него в плоть и кровь. Я сделала вид, что роюсь в сумочке.

— Боже мой, как некстати! Я оставила в приемной важное письмо. Вас не затруднит дойти туда?

— Нисколько. Но, миссис Слейтер… как же я оставлю вас одну? Лучше объехать квартал и вернуться.

— Нет, это займет слишком много времени. Не думаю, чтобы кто-то побеспокоил меня в этом тихом переулке. Скажите секретарше, что пришли взять письмо на имя миссис Слейтер, и она отдаст его вам без проблем. Дело на пару минут, не больше.

— Хорошо, мэм. И минуты не пройдет, как я вернусь.

Судя по всему, Каспер не изменился. Его все так же легко было убедить в чем угодно. Должно быть, он был смущен тем, что переметнулся к моей обидчице, и обрадовался случаю искупить проступок небольшим одолжением.

Как только он исчез за углом, я достала из сумочки газетный сверток и сдвинула газету с острого конца (но не с рукоятки, за которую держалась, опять же из-за отпечатков). Затем я выскользнула из машины и огляделась, не видит ли кто. Переулок был пустынным, так что можно было без помех проколоть обе задние шины. Вся операция заняла двадцать секунд. Нож вместе с газетой полетел в урну, а я вернулась на свое место и только успела расслабиться, как вернулся Каспер. Ему потребовалось целых две минуты — более чем достаточно, чтобы, если надо, вывести из строя целую шеренгу «мерседесов».

— Большое спасибо! — воскликнула я и с пафосом добавила, пряча конверт поспешно, как нечто важное. — Вы мой спаситель!

Мы тронулись вторично. Машина тотчас клюнула задом.

— Ну вот! — расстроился Каспер. — Колесо спустило.

— Только не это! — Я схватилась за часы. — Что же теперь делать? Ведь я опоздаю!

Он остановил машину и пошел выяснять, в чем дело, а я, опустив окошко, следила за ним.

— Ну что?

Каспер поднялся с колен, одернул форменные брюки и развел руки с выражением полной растерянности.

— Спустили сразу оба колеса.

— Боже правый!

— Но как это могло случиться?

— Битое стекло? — предположила я.

Каспер внимательно оглядел проделанный нами отрезок в несколько метров.

— Стекла я не вижу. Миссис Слейтер, вы не заметили, никто не вертелся возле машины?