Моника уронила руку с лопаточкой на колени. Мне казалось, что я в буквальном смысле сижу на иголках. Что случилось? Почему она вдруг перестала набавлять?

Аукционер отказался от всяких претензий на такт и посмотрел ей прямо в лицо.

— Не желаете округлить до миллиона, графиня? — спросил он с игривым оттенком, тем самым поставив меня перед неприятным фактом своего личного знакомства с мисс Немезидой.

Если она регулярно здесь бывает, то, конечно же, тратит много денег. Моих денег.

— Итак, графиня?

Моника отрицательно покачала головой.

Сердце мое забилось с такой силой, что заныла грудь.

В наступившей паузе я впервые усомнилась в правильности своего поступка. Мне и в голову не приходило, что Моника может разнюхать о моих планах, а между тем, похоже, это и случилось. Кто проболтался? Чарли? Намекнул Джун, а та раззвонила по всему городу? Кстати! Не Джун ли первой принесла мне весть, что Моника собирается дать за ожерелье миллион! Боже, меня подставили!

Да нет, дурочка, успокойся! Это уже и впрямь похоже на паранойю.

Голова кружилась, но даже сквозь шум в ушах я расслышала ужасные слова:

— Девятьсот пятьдесят — три! Продано неизвестному лицу за девятьсот пятьдесят тысяч долларов!

Удар молотка. Я зажмурилась, прижала ладони к ушам и съежилась, словно в ожидании оглушительного взрыва. Он не заставил себя ждать — взрыв аплодисментов. Публика рукоплескала тому, кто счел возможным выложить такую сумму за ожерелье, не зная, что недавно упомянутая Джо Слейтер только что купила его сама у себя, причем потеряла на этом двести тысяч налога и комиссионных.

Моника все знала, думала я тупо. До нее дошли слухи, и она не замедлила воспользоваться ситуацией. Это не Чарли, это Джерри Медина. Не нужно было у него консультироваться.

Из аукционного зала я бросилась прямо в «Нолан Пирс». В магазин вела серия дверей, и охранник отпирал их по очереди. В нетерпении я изо всех сил толкнула внутреннюю дверь еще до того, как замочек открылся, и разбила костяшки пальцев. К счастью, внутри было пусто, и обошлось без свидетелей. Я потребовала Медину. Продавщица вызвала его из кабинета.

— Какие-то проблемы, мадам? — спросил ювелир.

Я совсем забыла о своем маскараде. Стаскивая парик, я поймала отражение в зеркале и невольно подумала: чучело! Волосы свалялись, как пакля.

— Миссис Слейтер! Что вы с собой сделали? — Медина зашелся от хохота.

— Вы никому не передавали ни слова из нашего разговора? — спросила я, стараясь держаться в рамках вежливости.

— Нет. А в чем дело?

— Торги прекратились на девятистах пятидесяти тысячах, и я осталась при ожерелье.

— Что я говорил! — Медина с торжеством хлопнул ладонью по лбу. — Налог и комиссионные сожрут больше истинной стоимости этой побрякушки!

— Так вы никому не упоминали о нашем разговоре?

— Зачем? Это был дохлый номер, вот и все.

Я пошатнулась. Пришлось ухватиться за край прилавка.

— Можно стакан воды?..

Медина проводил меня в кабинет, на случай если появится покупатель (женщина на грани истерики — не самая лучшая реклама для ювелирного магазина). Там он усадил меня в плетеное кресло рядом с необъятным черным сейфом, а сам вышел и вскоре вернулся со стаканом холодной воды.

— Кто набивал для вас цену?

— Один друг. Прошу вас и впредь молчать об этом деле!

— Конечно, конечно… И вы возместите своему другу расходы?

— Само собой!

— Лучше посоветуйте отказаться от покупки. В этом случае аукционный зал предлагает товар следующему претенденту.

— Что?! Нет, он ни за что не пойдет на отказ!

— А у него есть чем заплатить?

— Есть, но мне так или иначе придется возместить ему всю сумму. К несчастью, в данный момент у меня нет лишних двухсот тысяч долларов… если уж на то пошло, нет и лишних двух центов. Я кругом в долгах.

— Тогда могу предложить вот что. Пусть ваш друг свяжется с «Чапелзом» и попросит об отсрочке. Это увеличит комиссионные, но не намного, а вы тем временем сможете распродать кое-что из имущества и собрать нужную сумму.

— Все, что я могла распродать, давно распродано!

— Вам не собрать пары сотен тысяч долларов?

Джерри вытаращил глаза. Его можно было понять: когда-то «пара сотен тысяч» была для меня — так, деньги на булавки. Теперь это было целое состояние, размер моего личного национального долга.

— Ни даже пары сотен, — буркнула я.

Продавщица сунула голову в дверь и сообщила, что молодая пара просит Медину о личной встрече. Он с извинениями удалился, а я осталась размышлять о своем беспросветном будущем.

Попытка дозвониться до Чарли успехом не увенчалась — секретарша сказала, что его нет и в ближайшее время не будет. Время шло. Крохотный кабинет Медины казался все более душным. Наконец, не в силах выносить бездействие, мечтая о глотке свежего воздуха, я сунула парик в корзину для бумаг и поспешила вон. Однако в дверях я столкнулась с Моникой и Нейтом Натаниелем, которые как раз входили в магазин. Это они звонили с просьбой о встрече.

Я готова была вернуться в кабинет, забиться в сейф и захлопнуть дверцу, но зоркий глаз Нейта меня заметил.

— Джо, ты ли это?! — воскликнул он, тщетно стараясь спрятать веселость под фальшивой заботой.

Я расправила плечи, вскинула голову и гордо, как Мария Антуанетта на эшафот, зашагала к выходу. Хотя я всячески старалась проигнорировать эту парочку, как пустое место, от меня не укрылось мимолетное выражение злорадства на красивом лице Моники. Отчасти это можно было понять — во время нашей последней встречи я публично плеснула в это лицо шампанским.

— Тебя можно поздравить, Джо, — заметил Нейт. — Выручила за свое ожерелье почти целый миллион. Везет же некоторым!

— Мы при этом были, — сказала Моника сладким, как патока, голосом. — Кстати, как раз поэтому мы и здесь. Когда ожерелье уплыло у меня из рук, Нейт пообещал отчасти возместить потерю.

Она держалась так, словно инцидента в моей бывшей квартире вообще не было. Я со своей стороны упорно не разжимала губ.

— Видела бы ты, как яростно я торговалась! И все равно проиграла, — продолжала Моника, словно я не шагала мимо без единого слова. — Поначалу я собиралась дать миллион — нет, правда, все знают! Нейт может подтвердить. Ведь так, Нейт? Но в ходе торгов мне пришло в голову, что кто-то еще может желать это ожерелье так же сильно, как и я. По натуре я великодушна, вот и решила уступить. Пусть человек порадуется! Хотелось бы только знать, кто он.

Последнюю фразу Моника произнесла так, чтобы стало ясно: она отлично это знает. До сих пор не могу сказать, как она разнюхала. Вопреки заверениям Джерри он мог сболтнуть. Да и Чарли мог — разве все мы не люди? В Нью-Йорке, если хочешь удержать что-то в секрете, нельзя делиться мыслями ни с единой живой душой. Даже с самим собой, так, на всякий случай. Иначе все рано или поздно выплывет наружу.

Когда я добралась до выхода, пришлось ждать, пока охранник нажмет кнопку. Под гудение зуммера я шагнула вперед, в стеклянную клетку между дверями.

— Всего хорошего! — крикнул вслед Нейт.

Зуммер загудел вторично, и я оказалась на улице. К счастью, пока еще в буквальном смысле слова. Надолго ли?

«Не спрашивай, по ком гудит зуммер. Он гудит по тебе!»

После нескольких попыток я наконец сумела поймать Чарли по телефону. Надо признать, он был более озадачен, чем раздосадован тем, что наш план пошел вкривь и вкось.

— Будем считать, что мы подорвались на собственной мине. Или сами себе пернули в нос, — сказал он задумчиво.

— Что ты собираешься делать?

— А что я могу?

— Можешь отказаться от покупки, и тогда они предложат ожерелье Монике как следующему претенденту.

— Не пойдет. Это не в моих привычках.

— В таком случае тебе придется внести деньги, — пролепетала я, изнемогая от смущения. — Ожерелье побудет у тебя, пока я его не выкуплю.