Ники охотно помог мне продать немногие оставшиеся ценности, выставив их на продажу как «собственность леди, пожелавшей остаться неизвестной». Участие в крупных торгах придает незначительному предмету искусства особую ценность, точно так же как появление в узком кругу прибавляет важности гостю, который сам по себе ничего не представляет. Ники лично присмотрел за тем, чтобы мои вещи шли с молотка в числе первых (это почти наверняка взвинчивает цену, так что чаще всего владелец выгадывает больше истинной стоимости).

Я не пошла на аукцион, потому что была не в силах видеть, как мои любимые гравюры из библиотеки в Саутгемптоне перейдут в чужие руки. Люциус подарил мне эту серию на сорок первый день рождения. Как украшение они были великолепны, но большой ценности не имели, поэтому я очень обрадовалась, узнав, что получу втрое больше, чем ожидала. Ники лично сообщил мне об этом. Сквозь обычную любезность в его голосе пробивалась некоторая нерешительность, словно он разрывался между необходимостью что-то утаить и желанием поделиться. Я по опыту знала, что он легко расколется, если немного нажать, и не отставала до тех пор, пока не были сказаны магические слова: «Только в случае чего я в стороне, ладно?»

— Ладно, ладно!

— Твои гравюры купила графиня де Пасси.

— Понимаю… — протянула я с тошнотворным ощущением где-то под ребрами.

— Да, и еще она дала одному из моих коллег указание ставить ее в известность о любом предмете, который ты предложишь на продажу. Странно, не правда ли?

Я повесила трубку и долго сидела, вспоминая, как Моника впервые увидела гравюры и восхищалась ими. Ничего удивительного, что она так рвалась их заполучить… или, точнее говоря, вернуть. Гравюры идеально вписывались в интерьер библиотеки. Я могла понять это, но не настойчивое желание присвоить все мое бывшее имущество. Она выслеживала меня, как хищник дичь.

Моника не вернула гравюры в Саутгемптон — она повесила их в одной из комнат для гостей в моей бывшей квартире. По ее словам, они были получены от меня в подарок, причем только что. Она притворялась, что мы снова подружились!

Моя ненависть к этой женщине росла как на дрожжах. Прежде бывали дни и даже недели, когда я не вспоминала о ней, теперь же я думала об одном. Образ Моники словно отпечатался у меня в мозгу. Она стала моей тенью. С мыслью о ней я утром открывала глаза и засыпала вечером. Я ловила себя на том, что разговариваю с Моникой, сидя в ванне, причем порой это был диалог и я говорила за обе стороны. В другое время я воображала, что где-то встречаюсь с ней, и представляла, как себя при этом веду, причем мои намерения колебались между демонстративным равнодушием и физическим нападением, в зависимости от того, как прошел день. Так или иначе, мое воображаемое поведение было расплатой, сведением счетов.

Постепенно внутри зародилась и выросла пустота сродни голоду, и чем больше я поедала себя, тем он становился острее. В своих фантазиях я видела себя великим манипулятором, на деле же просто тонула в болоте.

Сумма, полученная от продажи гравюр, избавила меня от финансовых проблем примерно в той же степени, в какой полоска бактерицидного пластыря может излечить зияющую рану. Меня охватила паника. Джун, Бетти и Триш ободряли меня как могли, но моя жизнь теперь была другой. Они оставались богатыми, я — нет. Они могли тратить деньги не считая, мне приходилось тщательно взвешивать каждую статью расходов. Они по-прежнему жертвовали на благотворительность, мои деньги уходили на выплату долгов. Я уже не могла просто взять и купить вещь, отправиться в поездку, собрать вечеринку или даже выйти в ресторан пообедать когда вздумается. Я продолжала считать Джун, Бетти и Триш своими близкими подругами, но общение с ними действовало на меня угнетающе. Их разговоры подчеркивали мои собственные трудности. Короче, я на своем опыте прочувствовала высказывание одного неудачника былых времен: «В Нью-Йорке бедность мало кому по карману».

Хотя я изо всех сил старалась вести себя как ни в чем ни бывало, Итан Монк, один из всех, понял, каково мне приходится, и пригласил к себе на ужин для серьезного разговора. Итан потрясающе готовит. В прошлом я сотню раз говорила ему: «Если вышибут с работы куратора, не расстраивайся! Я с ходу найму тебя в повара». — «С восторгом! — отвечал он. — По крайней мере буду больше зарабатывать». Речь шла не о скромности его жалованья, а об астрономических цифрах доходов личных поваров Нью-Йорка. Наш с Люциусом получал сто двадцать пять тысяч в год, и к этому еще прилагались все удобства проживания.

Квартира Итана находилась на первом этаже каменного дома и не отличалась ни размерами, ни дизайном. Единственным приличным помещением там была гостиная. Зато к квартире примыкал личный садик, за которым начиналась западная часть Центрального парка, так что зелени здесь хватало. Сравнительно скудные возможности не помешали Итану превратить свое жилище в уютное гнездо — страсть коллекционера была у него в крови. На стенах теснились полотна старых мастеров, причем большая часть их досталась хозяину дома почти даром еще до того, как изобразительное искусство вошло в моду. Здесь были представлены Ян Фрит, Якоб де Вит, Антуан Дье, Агостино Карацци, Грёз, Тьеполо, но жемчужиной, бесспорно, оставался этюд с обнаженным натурщиком работы Тинторетто (подарок ко дню рождения).

Мы с Итаном расположились в библиотеке, которая при случае служила и столовой. За стаканом крепленого красного и вкусным ужином, состоявшим из ризотто, телячьего эскалопа и молодой фасоли, мы подробно обсудили ситуацию в свете моих отношений с Муниципальным музеем. Дружеский совет был мне необходим как воздух, поэтому я еще раз спросила Итана, следует ли самой выходить из совета директоров. О том, чтобы выплатить по обязательству всю сумму, уже и речи не шло.

— Итан, я разорена!

— Добро пожаловать в клуб закоренелых банкротов. Лично меня разоряет страсть к стяжательству. — Он широким жестом обвел почти сплошь завешанные стены.

— По крайней мере ты никому ничего не должен, а на мне долг размером в целое состояние. Речь не только о музее — придется как-то расплачиваться с мастерскими и адвокатами, не говоря уже о налогах. Где я возьму деньги? Клиенты как в воду канули! Вот продам несколько оставшихся ценностей, а дальше что? Наверное, надо уйти самой, чтобы хоть это не тяготило.

Прежде чем ответить, Итан предложил мне кальвадоса. Я отказалась. Он налил себе в пузатый бокал, а я подняла свой стакан вина.

— Так что же мне делать?

— Не знаю, что и сказать…

— Ну вот, и ты думаешь, что мне пора в отставку!

Он еще немного помолчал, вертя бокал и глядя в глубины янтарного водоворота, самым очевидным образом избегая моего взгляда.

— Тебе будет неприятно услышать то, что я сейчас скажу.

— Я привыкла. Вряд ли ты скажешь такое, что сильно удивит меня.

— Не знаю, не знаю. На прошлой неделе Моника пригласила Роджера и Эдмона на обед.

Это и в самом деле была неприятная новость. Я не ожидала ничего подобного так скоро.

— Начинается!.. — Я залпом проглотила остаток вина. — Войти в совет — мечта всей ее жизни.

— Ее предложение поставило тех двоих в трудное положение, — продолжал Итан. — Особенно Роджера.

Я встрепенулась, как гончая, почуявшая кровь.

— Только не говори, что он готов дать ей «добро»! Неблагодарная крыса! Как он может?! Так поступить со мной после всего, что я для него сделала! — Я наполнила стакан, осушила и долила опять. — У тебя не найдется ложки стрихнина для этой последней порции?

— Джо, уймись! Роджеру несладко приходится.

— А мне? А мне?! — Я схватилась за голову. — Можешь передать, что я категорически отказываюсь уступать свое место этой!.. От-ка-зы-ва-юсь! Пусть даже не надеется! Я останусь в этом паршивом кресле, и никто меня не вытащит оттуда даже на буксире!

— А при чем здесь я? — Итан беспомощно развел руками. — Почему ты кричишь на меня?