Мне казалось, я не просыпалась, но неожиданно, я поняла, что смотрю на дом Калеба, но ощущения себя самой у меня отсутствовало, пока я не поняла, что не в своем теле. Но сделать что-либо не получалось. Сознание Евы, было теперь сильнее, так как я находилась здесь даже не как гость, а вообще как просто наблюдатель.

Не понимая, зачем вообще иду туда, я направила свои ноги к дому Калеба, хотя честнее будет сказать Грема, потому что для меня существовал и был важен он один. Но чтобы приходить туда, мне постоянно нужна была дружба Калеба, со временем она превратилась в настоящую, но началась именно потому, что я хотела быть ближе к Грему. Возможно, Калеб обиделся бы, узнай он это, и в то же время его обида не продержалась бы долго — он должен был понимать, насколько сильно я люблю Грема. Я видела тот же огонь, бушующий во мне, с каким он смотрел на Рейн. Калеб верный друг, моя подушка для слез, отстраненный и смехом некогда реагирующий на слова о любви, теперь так же потерял голову от девушки.

И когда я увидела его чувства к Рейн впервые именно тогда я решила, что может и для меня не все еще потеряно. Неделя поездки Калеба с Рейн в Чикаго, дала мне не только надежу, но и луч света среди отчаянных грез, мечтаний и перечитывания романов о любви.

Я постучала, но двери никто не открыл, хотя слышно было, как в доме звучит музыка, тихая легкая игра на пианино почти всегда оставляла у меня такое впечатление, но лилась она громче, чем если бы кто-то играл — такую музыку слушал только Грем. Неспешно толкнув дверь, я потопталась на месте, ожидая, что кто-нибудь выйдет на этот звук, но ответом была лишь музыка. Тогда я чуть более осмелела и вошла.

Греем сидел в гостиной — поза расслабленная, на коленях книга, словно он спит, но стоило мне ступить в комнату как он тут же ожил — никаких признаков сна на его лице я не заметила.

— Один слушаете музыку? Вам не скучно в одиночестве? — спросила я и тут же спохватившись, добавила. — Простите, что без разрешения зашла, я стучала, но никто не открывал.

Греем нахмурился, и я уже было подумала, что может он сердится за мое вторжение.

— Наверное, я слишком увлекся… — Грем тут же посмотрел на меня виновато.

— Прости, не люблю делиться этой музыкой. Когда кто-то есть в комнате, мне кажется, он забирает в себя часть впечатления. А когда я один — музыка принадлежит одному мне.

Я уныло кивнула. Тонкий намек. Печальное бремя. Может действительно стоит вновь начать писать стихи — в прошлом году мне это хоть как-то позволяло справиться со своими чувствами и грустью. Боль от слов Грема проступала странными толчками. Боль и уныние. Когда это кончиться?

Еще раз, безвольно кивнув, я направилась к выходу, стараясь не думать, о том кого оставляла наедине наслаждаться своим спокойствием.

— Но если хочешь, останься… — слова были сказаны в порыве великодушия, и этим Грем задел меня еще больше. Жалость убивала.

— Не стоит…. Не буду мешать.

Я не заметила, когда Грем оказался возле меня — слишком быстро для такого мужчины как он. Хотя вряд ли и Калеб при своем более легком сложении мог ходить так быстро и бесшумно.

— Может, поговорим? — сказано тихо, так словно я просто передала ему домашнее задание для Калеба, и он переспрашивал с какого предмета.

Глаза Грема, серые, странным образом серебристые, смотрели на меня, как раз без тени жалости. Но и совсем уж чувствительными их назвать нельзя было. Спокойное безликое внимание к подруге сына.

— О чем? — не удержалась я. И тут же смутилась. В последнее время мое хваленое спокойствие, которое так часто убивало Бет, покидало меня, особенно когда рядом оказывался Грем. Он изводил меня своим равнодушием и убивал неожиданным вниманием, как вот теперь.

— Ева… — мягко начал он, прям как учитель физики из школы мистер Чан, когда мои оценки неожиданно казались ему ниже предыдущих, и он намеревался поговорить о моей успеваемости. — Думаю, есть о чем. Прат… он не тот человек, кто тебе нужен.

Кто-то хохотнул и, оглянувшись вокруг, я неожиданно поняла, что это была я. Хохот явно истерический, и напоминающий скорее Бет, чем меня.

— Да, — тупо сказала я, без каких-либо интонаций, — А кто мне нужен? — вопрос был задан резче, чем мне хотелось. Я тут же подняла руку к виску и закрыла глаза. — Простите, я… я не хочу об этом говорить.

На самом деле, я действительно поняла, что не хочу об этом говорить. Грем не мог ожидать от меня, что я тут же возьму и начну обсуждать этот вопрос, как просто со старшим человеком, когда сам он мне нравился. Нравился? Не подходящее слово — скорее тот, кого я любила, и кому назло встречалась с Пратом.

— Ева… — вновь позвал меня Грем, в его голосе прозвучало неудовольствие и нетерпение. Он легонько попробовал забрать мою руку от виска, тем самым оставив ее в своей ладони. От чего я сделалась безвольной.

Разве так бывает? — думала я, разглядывая свою руку, в его ладонях, неожиданно холодных, хотя в доме было тепло. Разве можно чувствовать такие разряды, разливающие по телу восторг, просто от одного прикосновения. Мне пришлось посмотреть в его глаза, чтобы понять чувствует ли он тоже самое.

Что-то такое было у Шекспира, в смятении подумала я. Его глаза пронзали меня насквозь, но мне не ставало не уютно, наоборот — я тонула в них. Грем и его прикосновение вовсе не сковывали меня — я все еще продолжала дышать, но что вдруг случилось с сердцем? Это мое сердце бьется неровными толчками? Или я просто уже начинаю бредить от сладкой истомы его прикосновения? Это кажется из курса по биологии или химии, когда наши тела в стрессовой ситуации вырабатывают адреналин, и он ускоряет биение сердца. Да уж, Грем и его присутствие один сплошной стресс!

Но следующие слова Грема повергли сердце уже не в адреналиновый бег, а какой-то краш-тест.

— Ты и я… этого не будет, поверь для твоей же пользы. Не пойми меня не правильно, — ты мне нравишься, больше чем я хотел бы это понимать, но это ничего не изменит. Я не тот, кто тебе нужен. Но и Прат тоже. Ты не должна ему верить.

Не знаю, что меня поразило больше: слова о том, что я ему нравлюсь или о том, что мы не можем быть вместе.

Мне стало до горечи стыдно. Грем говорил со мной словно, я все еще ходила в детских платьях и игралась в куклы. Сил что-либо ответить на его слова не было. Это был конец! Его слова, все, полностью, включая слова о Прате, убили во мне надежду, гордость, слезы, и даже тот отчаянный стук сердца, который я ощутила, когда он прикоснулся ко мне. Хотя нет, сердце билось, просто на один миг, мне показалось, что его стук полностью затих.

Я поняла, что действительно ни чему не быть. И потому не могла отозваться на его слова, или вообще хоть как-то ответить. Я медленно и осторожно вытянула свою руку из его прохладных пальцев — одно долгое мгновение он сопротивлялся, а потом отпустил. Но покалывание в пальцах от его гладких, холодных рук, словно он только что играл в снежки осталось. Так и не подняв головы, я попятилась прочь из этой комнаты, где по-прежнему звучала красивая музыка, оставляющая сейчас запись в моей памяти — вряд ли я теперь смогу быть спокойной, если вдруг ее услышу. Главное было уйти подальше — от его безразличия и пронзающих глаз, которые мне тоже больше не забыть.

Права была Рейн, мне нужно было уехать отсюда, забыть о нем. Но смогу ли я сделать это теперь, когда почти целую неделю и последние эти три дня я была с ним так близко, видела что он не так уж и равнодушен?

Я продвигалась спиной назад к выходу в холл, а лицо Грема меняло свое выражение.

— Ева… Ева, так не должно быть! И мне не хочется разрушать что-то в твоей жизни! Ты просто не понимаешь — я не смогу сделать тебя счастливой. Представь себе, что у нас не только большая разница в возрасте, но и что мы из разных периодов времени. Ты так молода, и твою молодость нельзя растрачивать на меня.