Но, не смотря на страх перед неизвестностью, меня теперь занимало одно — помириться с Калебом. Уткнувшись в подушку, я старалась плакать как можно тише, но это не приносило облегчения, особенно от ощущения собственной вины.

Наверное, из-за музыки я не услышала, как открылась дверь, и неожиданно была прижата к знакомой за сегодня рубашке, светло-зеленой в неясном свете ночника. Я радостно ухватилась за родные руки, и потянулась к Калебу, ища его губы, словно слепой щенок. Они были мягкими, и когда Калеб поцеловал меня в ответ, слезы полились сильнее. Я понимала, как глупо плакать теперь, но разве могла остановить их? Ласковые пальцы скользнули по моей щеке, стараясь вытереть их. Калеб медленно оторвался от моих губ. Словно ему был сложно это сделать. Впрочем, как и мне.

Я посмотрела в темноте на него, и почувствовала, что в нем нет больше прежней неприязни. Он не сводил с меня глаз, и я приподнялась и обхватила руками его голову, радостно улыбаясь ему. Калеб стал целовать мое лицо, взяв его в ладони: в лоб, в глаза, в щеки, в нос. Я упоенно отдавалась ласкам.

— Не думала, что когда-нибудь доведется такое сказать — но внизу родители, — хрипло пробормотала я, некстати вспомнив о них, когда Калеб потянул вверх мою ночную рубашку.

— Я бы не был в этом так уверен, — тихо рассмеялся Калеб, и я едва не потеряла голову от этого звука, такого наполненного жизнью и страстью.

Поняв, что последней преграды больше нет, я повалила Калеба на кровать, оказавшись сверху. Мне показалось таким долгим и не нужным то время, пока я расстегивала его рубашку, но тяжелое дыхание Калеба, и свет желания в его глазах, восполняли это целиком. Он был сегодня нетерпелив, как всегда обращая свою злость в страсть, и я пользовалась этим бесстыдно, зная, что так искуплю свою вину перед ним. И я догадывалась, что без сегодняшней ссоры, он вряд ли бы решился на очередную близость в ближайшее время, сдерживая себя пороком совести.

Калеб перекатил меня на бок, сплетая свои руки с моими, и тем самым ненадолго лишив меня контроля.

— Как просто тебе удалось меня околдовать, — я не поняла, к чему Калеб это сказал. Мои мысли затуманивало желание, его запах и нежное прикосновение его кожи к моей. Даже если бы я поняла, о чем он, то не смогла бы ответить.

Губы Калеба мягкие и прохладные медленно скользили вдоль царапин, но я впервые за долгое время почувствовала при этом не чувство вины, а восторг. Было в этом нечто запретное и непозволительное — видеть, как он сдерживается, и знать, скольких усилий это стоит. И все это было в моей власти.

Я позволила себе быть столь же вольной в прикосновениях, как и он. Мои руки без стыда скользили по нему, прикасаясь к груди, плоскому животу и даже ниже. Калеб был удивлен моей инициативе, но не сдерживал меня. Моя кровать показалась мне слишком маленькой, хотя Калебу это не мешало, закинув мои ноги себе за спину, он с легкостью поддерживал меня, не давая соскальзывать. Ослепленная страстью я кусала его шею и мочку уха, не совсем осознавая, какая она прочная. Калебу приходилось время от времени закрывать мне рот рукой, потому что мои стоны переходили почти в крик.

В изнеможении, лежа в его руках, я не могла пошевелиться. Ну а вот руки Калеба все еще продолжали исследовать меня. Его дыхание было лучшей музыкой, которую мне когда-либо приходилось слышать.

Понятное дело, что выспаться мне так и не удалось. Калеб на утро выглядел таким же вымученным, как и я — контроль жажды забирал намного больше сил, чем все остальное. И все что я могла, так это сочувственно прижиматься к нему, понимая, как его голод будет реагировать на мое сердцебиение, слишком ускоренное возле него.

В школе почти на каждом уроке Бет приходилось тормошить меня, чтобы я не заснула, но ночь проведенная с Калебом того стоила. Как и его прощение. Как и мое понимание того, что Калеб хотел мне сказать.

И все же день в итоге запомнился совершенно другими событиями.

Еле переставляя ноги я плелась за Бет, игнорируя взгляды которыми нас сопровождали в коридоре. С нападением Бет на Сеттервин, многие ученики изменили если не мнение так отношение к нам двоим. Во-первых, все боялись Бет, а во-вторых, мы встречались, чуть ли не с самыми классными парнями в округе, а Бет стала явно красивей, чем раньше. А мне вот только удивлялись. Когда я появилась в школе с перебинтованными руками и царапинами на лице, все тут же решили, что я принимала участие в драке. Тут же поползли слухи, будто бы я наверняка отделала какую-то девушку, пристающую к Калебу. Сплетни были смешными, но я не спешила их разрушать. Пусть думают, что пожелают, хуже не станет. Меня вообще мало интересовало, что обо мне подумают школьники. Мой мир сузился теперь до количества человек в моей семье, и дальше я даже не заходила. Особенно если учесть что случилось с моими близкими друзьями, они стали такими, потому что дружили со мной.

Вечерами все обсуждали ситуацию с волками, и я едва имела время побыть с Калебом, а не то чтобы хорошо делать уроки. Но мне были необходимы отличные оценки, чтобы поступить в заветный университет Глазго.

Бет, задетая отношением других учеников, упрекала меня в малодушии и сколько я не пыталась ей объяснить, что теперь это для нас не важно, она не могла смириться. Имея титул самой красивой девушки школы, она теперь так же, как и я, считалась чокнутой. Только этого никто не говорил прямо в лицо. Об этом говорили за спиной, а еще я читала это в сознаниях своих одноклассников. Ланч порой становился для меня откровением — некоторые сплетни были до того смешны, что я могла ни с того ни с сего начать смеяться. Бет раздраженно ожидала объяснений, и, услышав почему я смеюсь, не присоединялась ко мне. Отражение в зеркале сделало Бет более тщеславной, чем раньше, и немного усугубляло ситуацию с Самюель — поддерживающую Бет в осуждении моего гардероба. Ева, например, всегда была безразлична к одежде, и поэтому оставалась моим верным защитником. Мизери в этом вопросе, как и в любом другом, занимала нейтралитет. Она пока что так и не смогла стать своей среди нас. Порой ей больше нравилось проводить время с малышами, чем с любым из нас. Исключением был Ричард, она обожала его безоглядно, и я все еще не понимала, почему мы не сошлись с ней на этой почве. Я как раз прекрасно понимала, что такое всепоглощающая страсть и любовь.

После нескольких дней грозы, выпал снег, но не задержался надолго. Подходило Рождество, а значит и день рождения близнецов, но снега, пушистого и ясного, как ковер не предвещало ничего.

Сегодня Бет не хотела есть в столовой. Она не желала знать, какую очередную сплетню о нас я могу узнать, поэтому уговорила меня устроиться на улице. Немного поворчав, я поддалась ее уговорам — не смотря на то, что мне вовсе не было так тепло и уютно как ей. И что я бы не решилась в такую погоду ходить без шапки, или в расстегнутой куртке.

Усевшись на свои перчатки, я принялась жевать горячие бутерброды, за которыми мы все же заскочили в столовую. Я как мола пыталась игнорировать сознание других, но после недосыпания это удавалось с трудом. К тому же я много сил тратила, чтобы блокировать Бет.

Нечаянно задев ногтем щеку, я содрала уже покрывшуюся корочкой царапину.

Бет сладко потянулась и вздохнула. По ее телу пробежала судорога, и, открыв глаза, она посмотрела на меня пожелтевшими радужками.

— Знала бы ты, как она приятно пахнет, — мечтательно пропела Бет.

Я не смогла скрыть отвращение.

— Не хочу даже и представлять.

Но перехватив ее улыбчивый взгляд, прикусила язык. Я, а не она, так мечтала стать вампиром. Тогда же я не стану воротить нос от крови.

Мне стало стыдно. И это еще я смела, ее осуждать? Мой выбор будет продиктован собственной волей. Бет же приходиться выбирать лишь перед одним: убивать или нет. Я же могу еще отступить и остаться человеком. Постареть, как все, оставив надежду навечно быть с Калебом.

Нет, даже Жажда не встанет перед моей решимостью быть с ним. И снова эти отголоски разговора с Изегримом, иначе я не могла объяснить такие мятежные мысли.