Никогда прежде я не позволяла себе такого — есть среди ночи, и наверняка для родителей мое новое поведение покажется странным, все-таки не стоит их удивлять. Я тихо прикрыла дверь, но из-за благоразумия мой желудок не перестал отчаянно требовать еды. Еще чуть-чуть и буду грызть ногти, свои красивые ухоженные ногти, а ведь я буквально с утра сделала маникюр!
Схватив телефон с прикроватного столика, я решила позвонить Теренсу — может, он тоже не спит. Конечно, если все-таки спит, это будет эгоистично будить его, но голод заставлял поступать не совсем разумно. С тем же успехом я могла бы пойти и поесть вниз.
Гудки в трубке ничего толком не прояснили, что делает Теренс, он мог спать и не брать трубки, а мог себе принагло насыщаться, потому что его-то родители никогда бы не стали замечать такие вот детали. Но они ведь не моя мама — я была благодарна девочкам, что никогда о ней такого не говорили, но что скрывать, мама любила быть в курсе всего, что происходило в городе. А тем более у меня, включая дотошные детали. Ее любимый теперешний вопрос: а почему ты больше не дружишь с Сетти, она такая милая!
Да потому что очень уж хочу выбить ей зубы, вот что хотелось мне ответить, но я, конечно же, понимала, что это вызовет новую волну вопросов, и некоторые совсем уж не будут добрыми и хорошими, и вполне приведут к моему наказанию. Я ей отвечала: Сетти дружит теперь с другими девочками, не добавляя, что они самые законченные сплетницы в нашей школе.
После третьего гудка, мои мозги просто отказывались слушать занудные звуки. Я отбросила телефон назад на тумбочку. Уставилась в потолок. Потом в любимое место — шкаф, но голод заставлял думать лишь о еде. Может это нормально? А может не очень? Неужели волки столь прожорливы, да я с таким голодом не смогу влезть ни в одну вещь до лета. И как при такой потребности в еде думать о диете?
Мысли нагоняли на меня все больший страх перед неизвестным. Не задумываясь, что делаю, я схватила свои вещи, которые носила дома — лосины и длинный джемпер с карманом кенгуру и капюшоном. Под кроватью едва смогла нащупать кроссовки, которые мне стали необходимы, когда на Рейн нашло бегать почти каждый день — их мягкая подошва, помогала мне от мозолей, поэтому в них было удобно. Схватив из шкафа тонкое полупальто, я задумалась, а что я, собственно говоря, делаю? Что, что, поддаюсь чувству голода и раздражительности и собираюсь вылезти из дома через окно. Я сошла с ума, констатировал мне мой мозг.
Только интересно, это я временно сошла с ума, или просто с голодухи?! Я тряхнула головой, не понимая, как вообще пришла к таким мыслям? Подступившись к окну, я увидела под ним только метров десять свободного пространства и никакого дерева! Ну, кто так додумался расположить деревья?! Зато один из раскидистых старых дубов, посаженных еще маминым дедом, удачно примыкал к окну комнаты Грейс. Добраться до ее комнаты было то еще приключение — но мне-то теперь и горы по плечу, я же долбаный оборотень! Неожиданная агрессия, вот что я добавлю к новым признакам того, что я вероятнее всего действительно уже не совсем человек.
В ванной комнате мама завывала под одну из слезливых песен Селин Дион — не удивительно, что отец сделал такой звук на телевизоре, я же еле удержалась, чтобы не завыть вместе с ней. Душимая смехом, я едва смогла добраться до комнаты Грейс стоя на ногах, хотя мою позу вряд ли можно было назвать стоячей — этакая помесь белки на колесах с волком. Немного испуганная от такого очевидного желания действительно завыть, я прошла в темноте к окну. Прошла? Это громко сказано. Я пробралась под пулеметным обстрелом японской музыки ветра, силиконовых висюлек и кристалликов, набитых сестрой под потолок, и, конечно же, как можно было забыть про пол. Все, каждый сантиметр пола в комнате моей сестры был завален одеждой, книгами, тетрадями, старыми подарками, игрушками — при желании я спокойно могла бы спать здесь, настоящее логово, и никогда не замерзну это точно! Бомжи бы от радости залились слезами. Нет, я, конечно же, любила сестру, но превращать комнату в магазин комиссионных товаров — это уже слишком. Понятное дело, что она тут не живет в данный момент, но боюсь что к тому времени, как она вернется на каникулы, тут будут еще одни жители — тараканы и мыши.
Я была готова поклясться, что наступила в темноте на что-то теплое и, не знаю, как мне удалось сдержаться от крика — тоже мне шпион недоделанный, могла бы включить себе свет, но нет, как же, а вдруг кто-то заметит. Вот бы Рейн меня сейчас увидела, обрыдалась бы со смеху. Честно говоря, смех понемногу разбирал и меня, истерический ли, или еще какой, я не знала. Но нормальным, назвать такое поведение, язык не поворачивался.
С негромким ругательством я открыла ставни, хорошо, что отец поставил в этом году новые окна с широкими подоконниками, потому забираться на них было легко. Но глянув на дерево, я тут же растеряла сой азарт, но, к сожалению, не голод. Все-то же расстояние до земли в 10 метров пугающе открылось передо мной зияющей пустотой, а дерево показалось мне слишком далеко. Чертова голодная дура, приговаривала я, трусливо выглядывая из окна, но чтобы дотянуться до дерева, нужно было прыгнуть. Прыгнуть почти на полметра вперед — я все-таки сошла с ума, потому что решила попробовать.
Ну, Теренс, — подумала я про себя, если что — я тебя любила, и прыгнула вперед, закрывая глаза и кусая губы чтобы не вскрикнуть. Бум! И я схватилась, за шершавый ствол, и тут же поехала по нему вниз с приглушенным завыванием, пока не наткнулась на одну из веток. Минуту, приходя в себя, я чувствовала как тупая боль в ладонях и на самом мягком месте, медленно расползается в моем голодном сознании. Желания двигаться не появлялось, но ведь не сидеть мне здесь всю ночь. Отчаянно цепляясь за ветки, я полезла вниз, при этом еще нужно было стараться не издавать звуков, которые рвались из моего горла. Такой страх у меня был лишь один раз — когда в Серых лесах появились волки, тогда я увидела их нападение на себя и на Теренса словно со стороны.
Когда мои ноги коснулись земли, я просто сползла на землю, не в состоянии куда-то идти так быстро. Дыхание выровнялось почти тут же, словно это и не я только что совершила сползновение по своему личному домашнему Эвересту. А вот сердце продолжало бешено биться, не оставляя надежды не быстрое успокоение. И все, что смогло заставить меня подняться — урчание в животе.
И куда же теперь? Конечно к Теренсу! Его комната над гаражом находилась отдельно от других комнат в доме, у него был собственный вход, а это значит, что мне не придется кидать в окно камешки, или, что еще хуже, лезть в очередное окно, по еще одному такому Эвересту. Интересно, а я говорила Рейн, как ненавижу спорт? Если нет, то нужно будет сказать, чтобы она не таскала меня на всякие волейболы и пробежки!
С мыслью, о том, как я ненавижу спорт, я пошла к сараю позади дома, искать свой велосипед — еще одна моя странная выдумка, 4 года назад, когда я решила, что передвигаться по городку вот таким способом — это круто. В итоге, у меня был самый дорогой велосипед, который можно было найти в Лутоне, но каталась я на нем от силы раза четыре. Мне об этом давно уже не напоминали, пока полгода назад мои родители неожиданно не начали поговаривать о разводе. И сразу же пошел дележ, если я делала что-то плохое, значит была избалована отцом, если что-то хорошее, это католическое воспитание мамы. Нельзя такое говорить, но я рада, что волки напали тогда на нас, после моей выписки из больницы все разговоры про развод прекратились, а родители вернулись в прежнее расположение вещей в доме. Уже никто никуда не собирался уходить.
Велосипед, даже не поставленный под замок, стоял на прежнем месте, укрытый от чужих глаз кустом какой-то любимой маминой ягоды. Добавив к царапинам на ладонях еще и порезы от куста, я вывезла велосипед и шла с ним, стараясь не шуметь, до самой дороги, пока не отошла достаточно далеко, а там, наконец, села и поехала. Первые минут 10, мне казалось, что я еду как бегемот, но привыкнув, я стала крутить педали быстрее. Ну вот, хорошая замена пробежкам Рейн, она вполне может бежать, а я буду ехать за ней, это не так изматывает, как бег, к тому же велосипед не будет простаивать.