Патрик видел Клэр, видел свою мать и многих местных: они вполне способны управлять собой и без люпекса. Иногда его отряд заезжает в рыбачьи деревушки, и солдаты общаются с местными семьями. Это называется «расположить» и «разговорить». Морские пехотинцы присаживаются на корточки и протягивают испуганным детям шоколадки. «Ну-ка, иди сюда, на!» Будто это собаки. Военные заходят в дома, если их приглашают, и, потея в своей форме, наблюдают, как пышнотелые женщины раскатывают в кухне тесто, старики курят трубки и чинят рыбацкие сети, а детишки играют на полу в домино. Их угощают неизменными бутербродами и кофе. Домики маленькие, иногда там всего одна комната, среди балок и труб на потолке подвешены сани, лыжи и разная рухлядь. Пахнет рыбой и жиром. Рядом с дверьми болтаются на крючках куртки и ремни с инструментами. На стенах живописно развешаны удочки и серые мрачные морские пейзажи. Солдаты едят предложенное печенье: ну и тесто — сплошное масло с сахаром! Жители разговаривают на финском, французском, русском, немецком, китайском, испанском или английском. Говорят, как благодарны военным за охрану шахт: «С вами мы в безопасности».

Иногда Патрик спрашивает про отца, сам или через переводчика. Но ликаны только качают головами, снова предлагают печенье и интересуются, как ему нравится снег. Их взвод редко натыкается на молодежь. Патрик как-то спросил у сержанта Дэкера, почему так происходит. Тот презрительно посмотрел на него и ответил:

— Где молодежь? А как по-твоему, тупоголовый ты придурок, с кем мы воюем?

А иногда патруль ввязывается в сражение. Небо обычно затянуто тучами, идет снег. Стрекочут пулеметы, взрываются гранаты, и из-за желто-оранжевых вспышек и грохота кажется, что разразилась летняя гроза.

Грозы Патрику очень не хватает.

После двух недель, проведенных на базе, кажется, что бетонные стены, шлакоблоки и колючая проволока смыкаются вокруг все теснее, вот-вот проглотят его, вцепятся в плоть зубами. Он будто размяк. Время замедлилось. Вот в бесплодных поисках отца прошел еще один месяц. Ликаны победили. Можно уже это признать. Все бесполезно.

Гэмбл только что закончил мыть пол в бараке национальной гвардии. Он плюхает швабру в ведро с грязной коричневой водой и замирает рядом с койкой отца. Много раз он уже здесь бывал, но всегда с кем-то. А сейчас в помещении никого нет. Из окна льется серый свет. Пахнет хлоркой. По матрасу крадется паук. Он переползает с простыни на подушку, и Патрик торопливо смахивает паука рукой. Пальцы на мгновение замирают в углублении, которое осталось от головы лежавшего.

Он садится. Пружины взвизгивают. Минуту Патрик просто сидит там, а потом задирает ноги и ложится на ту самую кровать, на которой когда-то спал отец. Может, здесь задержалась какая-то его частичка? Впиталась в простыни, в пол, в стены и сейчас наблюдает за ним?

Наверху темнеет маленькими ромбиками сетка другой койки. Там что-то болтается. Похоже на бирку, которую обычно крепят к матрасам (на таких еще пишут «Не отрезать!»). Но для бирки этот клочок слишком ветхий и пожелтевший.

Патрик протягивает руку, и бумажка проскальзывает сквозь сетку прямо ему в ладонь. Листок дважды сложен пополам. Гэмбл так стремительно садится, что задевает ведро. Оно со стуком опрокидывается на пол. Патрик оглядывается: не услышал ли кто? Да нет, в бараке никого.

Он и сам не знает, что ожидал увидеть. Но уж точно не это. На листочке нацарапаны какие-то иероглифы, знакомые квадратные буквы под наклоном, но записи совершенно невозможно разобрать. Что-то про концентрацию клеток, жизнестойкость, жизнеспособность, штамм дрожжей, дрожжерастительный аппарат, гемоцитометр, метиленовую синь, уровень кислотности, дрожжевую суспензию. Одно слово повторяется чаще других — «металлотионеин».

А потом Патрик вздрагивает и вспоминает ту воронку, усыпанную почерневшими костями. «Объект номер четырнадцать, лобос: двухдневное улучшение, затем смерть» — написано на бумажке.

Снова пересменка. Патрик теперь в БР. Скоро его выпустят за колючую проволоку. Наконец-то. Долго, бесконечно долго он натирал полы и драил стекла. Запах аммиака и хлорки не смывается, как бы тщательно он ни мылился в душе. На базу должен приехать кандидат в президенты, Чейз Уильямс. Точную дату им не говорят из соображений безопасности. Но командующий хочет, чтобы все сверкало и сияло, ведь понаедут журналисты.

Но теперь это Патрика уже не касается. Вчера после пересменки был инструктаж. Морпехов собрал на пятачке возле арсенала подполковник Стив Беннингтон, светловолосый выпускник академии Уэст-Пойнт. Показал им вылепленный из снега макет окрестностей базы: двадцать метров в окружности приблизительно воспроизводили сто километров. С помощью пищевых красителей там были обозначены водные преграды (синим цветом), солдаты (зеленым) и враг (красным). Беннингтон перешагивал через условные холмы, прохаживался по долинам и рассказывал про наиболее опасные места. Самое опасное, застава Юкко, располагалось в семидесяти километрах, там дежурили солдаты из батальона номер 1/167. На заставу уже было совершено несколько нападений, а в следующие несколько недель ожидали новых неприятностей.

— Согласно прогнозу метеорологов, этой ночью поменяется давление. Будет потепление, — сообщил подполковник. — А с потеплением жди беды.

Сегодня утром Патрика разбудил звук капели. Он натянул чистые камуфляжные штаны, грязно-желтую рубаху и свитер с нашивками на плечах. К поясу пристегнул радиопередатчик. Такие обязаны носить все солдаты из смены БР: когда поступит сигнал, все должны бегом отправиться на место.

Патрик идет к ЦОР по грязному подтаявшему снегу. К компьютерам всегда стоит длинная очередь, и приходится около получаса ждать, пока наконец не освободится старенький «Делл» с хрипящим вентилятором. Вокруг солдаты стучат по клавишам, вскрикивают, плачут, шутят, разговаривая по скайпу с родными. Время от времени кто-нибудь принимается смущенно озираться, ведь разговоры эти слышны всем. «И не только сидящим рядом солдатам», — думает Патрик. Он один раз позвонил матери, и в тот же день к нему подошел лейтенант. Его мать — зарегистрированный ликан, разговоры по скайпу подвергают риску безопасность базы. Мать или не мать — неважно. Пусть шлет письма.

Сначала Патрик проверяет почту. Там сообщение от Клэр: «Просто хотела, чтобы ты знал. Эти письма очень мне нужны. Ведь они означают, что я и сама нужна кому-то. То есть действительно существую».

Патрик дважды перечитывает ее слова, а потом начинает печатать ответ: пишет, что часто вспоминает их последнюю встречу, ту самую, когда сказал Клэр, что уходит в армию. Они тогда сидели на крыльце коттеджа. Как же Патрик хочет вернуть тот момент. Он слишком молод и не знает наверняка, но жизнь, видимо, постепенно превращается в длинную цепочку таких вот сожалений, воспоминаний о том, что следовало сделать, размышлений о том, что могло бы быть. Подобные мысли обрушиваются на него в самых неожиданных местах, например в душе или посреди ночного шоссе. Но вернуться в прошлое невозможно. Вся хитрость состоит в том, чтобы смотреть прямо вперед, предугадывать и предотвращать ошибки до того, как они произошли.

Патрик пишет Клэр, что бы он сделал, если бы мог вернуться обратно в то мгновение. Когда она встала со скамейки, он попросил бы ее подождать, не дал бы уйти в дом, громко хлопнув дверью. Девушка бы обернулась, а он бы взял ее лицо в ладони. И поцеловал, да, поцеловал бы. Но сначала хорошенько запомнил бы ее лицо. Как много раз Гэмбл прокручивал все это в голове. Ну почему он не остановил и не поцеловал Клэр в тот день? Тогда бы они сейчас были ближе друг другу.

Теперь он отчетливо это понимает. Понимает свою ошибку. Он позволил Клэр уйти. «Если бы ты теперь предложила мне на выбор: миллион долларов или поцелуй, я бы выбрал поцелуй». Может быть, и не слишком складно написано, но зато от души, уж в этом нет никаких сомнений.

Вздохнув, Патрик отправляет письмо, а потом достает из кармана листок с непонятными записями, кладет его перед собой на стол и вбивает в поисковую систему то самое слово — «металлотионеин».