Клэр останавливается в десяти ярдах от склепа.
— Эй! Собачки!
Стая моментально поворачивается к ней. Они пыхтят и нерешительно виляют хвостами. Наверное, в них сейчас борются два инстинкта: преданность человеку и голод. Этакие чудовищные сиамские близнецы. Что говорить в такой ситуации, не очень понятно. И Клэр произносит:
— Плохие собачки.
Некоторые псы, оскалившись, показывают зубы, а другие скулят, будто при виде старого друга, которого узнают с большим трудом.
Пуль на всех не хватит. Сможет ли Клэр найти в себе силы для трансформации? Вряд ли. Всего час назад она похоронила Мэтью, спину ломит, одежда пропиталась потом, под ногтями грязь, и девушка чувствует себя невероятно опустошенной.
Пудель, похожий на огромный комок грязной спутавшейся шерсти, делает шаг вперед. Он выглядит одновременно нелепо и устрашающе.
— Сидеть. Сидеть. Стоять. Кувырок.
Но он не обращает внимания на команды.
Клэр поднимает ставший вдруг невероятно тяжелым револьвер. Пес опускает голову, выгибает спину и бросается вперед. С клыков капает слюна. Девушка всаживает ему в лапу пулю, и псина, взвизгнув почти человеческим голосом, падает, приподнимается и, подволакивая лапу, бежит прочь. За ней тянется кровавый след.
Выстрел получился громким, словно щелканье гигантского хлыста, звук разносится вокруг, порождая эхо. Остальные собаки разбегаются прочь. С воем и лаем исчезают в рощице на вершине холма.
Лишь такса выглядывает из-за угла склепа. Клэр убирает пистолет и, растопырив руки, громко кричит:
— А-а-а-а-а!
И собака, описавшись на ходу, мигом отправляется следом за остальными.
Клэр и девчушка смотрят друг на друга. Малышка отворачивается, потом набирается храбрости и снова поднимает взгляд. Карие глаза, широкие скулы, смуглая кожа. Наверное, мексиканка. Огромная футболка и джинсовые шорты, на ногах — кроссовки. Клэр поднимает руку в общепринятом знаке приветствия. Девчонка тоже. Обе чуть улыбаются.
— Ты говоришь по-английски?
Малышка смотрит на спасительницу с таким же точно выражением, как у только что сбежавшей таксы: смесь страха и одиночества. Ей одновременно хочется ринуться вперед, навстречу Клэр, и забиться куда-нибудь в укрытие.
— Спускайся, — говорит девушка. И повторяет по-испански: — Abajo. — Или это будет «derriba»? Клэр не помнит. Учила испанский еще в школе, сто лет назад. Она машет рукой. — Спускайся. Вниз. А то собаки осмелеют и вернутся.
Малышка не двигается с места, только задумчиво приподнимает брови: решает для себя, опасна Клэр или нет. И та, мешая английские слова с испанскими, принимается уговаривать ребенка:
— Не надо меня бояться. No estoy peligroso. Давай слезай, мне не до шуток. Я хорошая. Я твой друг. Yo estoy su amiga.
— Я не дура, — отвечает наконец девочка с легким акцентом. — Я говорю по-английски.
— Ты ликан?
— Я латина, — театрально закатывает глаза ребенок.
«Именно поэтому, — думает Клэр, — я и не люблю детей. Все они жуткие кривляки».
— А ну слезай немедленно, нам нужно идти.
Но негодница в ответ лишь чихает, прикрыв рот ладонями.
Было бы так просто уйти и бросить ее здесь. Какое Клэр вообще до нее дело? Мало у нее своих забот, не хватало еще стоять тут и уговаривать случайную знакомую. Боже, до чего же она устала. А стоит ли вообще предпринимать хоть какие-то усилия? В глубине души девушке хочется засвистеть — позвать назад собак и подставить им свою шею.
— А где твои родители?
Она тут же жалеет о своем вопросе: лицо девочки искажает гримаса, малышка начинает часто дышать — дети всегда так делают перед тем, как расплакаться. Клэр чувствует, как болезненно сжимается у нее сердце.
— Ладно, извини. Вот что, милая, давай уже спускайся. — Она вытягивает руки и манит девчонку. Надо действовать быстро, чтобы та не успела передумать. — Ну!
После секундного размышления ребенок свешивается со склепа, болтая в воздухе ногами, и приземляется прямо в руки Клэр.
Глава 54
Вот что случилось после того, как самолет взорвался прямо над Хэнфордским атомным комплексом: электрощит замкнуло, из него посыпались искры, моторы остановились, перестала поступать вода для охлаждения реактора, мгновенно выросла температура, перепад напряжения вызвал паровой взрыв, крышка реактора испарилась, расплавились стержни управления и графитовые изоляционные блоки. Наконец вспыхнула активная зона, прогремел взрыв, равный по силе взрыву двух ядерных бомб. В небо поднялось облако в форме гриба. От страшной взрывной волны разлетелись агрегаты. Все живое в радиусе ста миль превратилось в пепел, а луна сделалась яростно-красной.
Действующий президент ввел чрезвычайное положение сначала на северном побережье Тихого океана, потом — на всем западном побережье, а затем — на территории, простирающейся до Скалистых гор. Приказал срочно эвакуировать жителей Орегона, Вашингтона, Айдахо и западной Монтаны. Избирательные участки закрылись всего лишь час назад, журналисты уже вовсю кричали о результатах: он проиграл. Но об этом президент не сказал ни слова. В тот момент это было совершенно неважно. Ибо результаты выборов тогда абсолютно никого не волновали: все шоссе заполонили машины, и жители пытались уехать из пострадавших районов как можно дальше.
Над обнаженным реактором кипели тучи. В небе извивались огненные спирали. Молнии терзали землю белыми хлыстами. Горячие ветры несли на восток радиацию, уровень которой резко вырос даже в Мичигане.
В ту же ночь в Интернете появилось видео: Балор и Сопротивление взяли на себя ответственность за трагедию и объявили северное побережье Тихого океана суверенной территорией. Новую страну Балор называл Ликанией. Всех зараженных он попросил примкнуть к нему, а ликанов, уже находящихся в пределах новых земель, — покусать соседей и тем самым сделать их новыми гражданами только что возникшего государства. Он призвал их оставаться в Орегоне, несмотря на радиацию, ради высокой цели.
Через пять месяцев число погибших составило, по некоторым оценкам, пять миллионов человек.
Все прошло просто превосходно. Точно по плану. И все благодаря ему. Это он создал новую страну. Шестое ноября станет Днем независимости Ликании. Балора не пугает, что они оказались в изоляции, что границы Орегона и Вашингтона окружены заборами и военными заставами. Что вдоль побережья курсируют боевые крейсеры. Что в небе с бумажным шелестом кружат самолеты-разведчики. Что не смолкают громовые раскаты бомбежек. Что водонапорные башни и электростанции превратились в земляные воронки. Но этого и следовало ожидать. А еще, точно по плану, разразился экономический кризис: индекс «Эс-энд-пи» рухнул, рынок обрушился более чем на четыреста пунктов. Поэтому вскоре власти США вынуждены будут отозвать войска из Ликании. Им придется признать, что Призрачные земли потеряны для них навсегда и принадлежат ему.
Долгое время Балор не мог определиться со штаб-квартирой. Здание Капитолия? Слишком очевидно. Торговый центр или небоскреб? Слишком трудно оборонять. Они подумывали переместиться в поселение Раджнишпурам в восточном Орегоне, но оно располагалось слишком далеко от основных ресурсов. Еще рассматривали исправительную колонию в Сейлеме — приземистое желтое здание. Но Балор не хотел, чтобы его люди увидели в этом метафору своего нынешнего положения. Ему нужно было, чтобы они чувствовали себя счастливыми. А еще нужен был подходящий для разграбления город. И хорошая оборонительная позиция. Поэтому в конце концов выбор пал на Питток-Мэншн.
Питток-Мэншн — особняк, состоящий из ста двадцати трех комнат. Его в 1914 году построил в холмистой местности к западу от Портленда Генри Питток, издатель газеты «Орегониан». Сорок шесть акров, обнесенные кованой оградой. Овцы, козы и коровы (сейчас они свободно разбрелись по окрестностям). Стены из песчаника защитят от обстрела. С помощью каминов можно прогревать дом зимой, а благодаря высоким потолкам в нем прохладно летом. Надворные постройки хорошо подходят для хранения бензина и йодных таблеток. Эти таблетки повстанцы толкут в порошок и добавляют себе в еду и питье, чтобы защититься от радиации, от которой на коже уже появляются язвы.