Один раз Нил рискнул открыть дверь. В коридоре царила кромешная тьма. Пахло дымом, и профессор закашлялся. А потом ему померещился какой-то звук, будто кто-то шаркал, скреб когтями, все ближе, ближе. Он захлопнул дверь и прижался к ней спиной.

Что ждет его там? Как ему остаться в живых, сберечь пузырек с вакциной? Колено не слушается, он едва в состоянии перемещаться по комнате. Остается только ждать. Кто-нибудь придет. Кто-нибудь должен прийти.

А если нет, то Нил умрет. Он уже умирает. Тело пожирает самое себя. А если он умрет, то, выходит, все было напрасно. Годы, проведенные в лаборатории. Страдания дочери. Дни и ночи под землей, в этой черной дыре, в могиле. Так нельзя. Нельзя этого допустить. Он должен жить. А чтобы жить, нужно есть.

Иногда за дверью ему мерещатся звуки. Шепот. Тихий скрежет когтей. Но сейчас он прижимается к ней ухом и не слышит ничего. Только громко урчит в животе. Его желудок — единственное живое существо. Нил сгибается пополам и пережидает судорогу. А потом обхватывает стальную ручку и, обращаясь куда-то в темноту, говорит своему пузырьку:

— Я скоро вернусь. Вот увидишь. Только схожу раздобуду нам еды.

Чейз Уильямс велит женщинам раздеться. Их две — блондинка и черноволосая азиатка. Они готовы во всем ему угождать. У обеих осиные талии. На азиатке длинный красный свитер, черный пояс и черные сапоги до колена. Она наклоняется расстегнуть молнию и одновременно поворачивается к нему попкой в лиловых стрингах. Блондинка сбрасывает короткое черное платье, и оно чернильной лужицей расплывается на полу вокруг ее ног. Девушка отбрасывает платье в сторону и скидывает туфли на высоких каблуках.

Чейз велит им ласкать друг друга. Пусть устроят для него представление. В комнате тихо, но молодые женщины двигаются будто под музыку: виляют бедрами, трясут волосами, гладят себя по бокам, по груди, по упругим животикам. Оттягивают трусики и жадно смотрят на Уильямса из-под густо накрашенных ресниц.

На стене висят два портрета — Эндрю Джексон и Тедди Рузвельт. Убранство спальни меняют, когда меняется президент. Чейз приказал повесить именно этих двоих, именно их он чаще всего цитировал во время предвыборной кампании. Не Линкольна или Рейгана и не каких-нибудь второстепенных типов. Уильямс всегда называл этих двоих своими людьми. Теперь Джексон и Рузвельт равнодушно взирают вместе с ним из квадратных позолоченных рам на голых девиц. А Белый дом все называют Народным домом, и Чейзу это нравится — нравится простота словосочетания, которая так контрастирует с полированным деревом, скульптурами из мрамора и музейной тишиной. Есть этом названии что-то заурядное, оно вполне допускает слабости, маленькие грязные тайны.

Уильямс больше ничего не говорит, но женщины постепенно подходят все ближе к кровати. Упасть на нее у них не получается: слишком высокая — огромное двуспальное чудовище высотой в три фута, с деревянными столбиками, вырезанными в виде змей. Дизайнер еще спросила: может, лучше полуторную? Но Чейз смерил ее убийственным взглядом и категорически отказался. Двуспальная, и точка.

Но сейчас он не торопится туда. Чейз сидит в углу в кресле с высокой спинкой, положив ногу на ногу. На нем темно-голубой костюм. Эти костюмы, идеально скроенные, появляются в шкафу, будто по волшебству. Рядом с креслом на круглом столике горит латунная лампа, под ней лежат сколотые огромной скрепкой документы с утренней встречи. Не будет он их читать. Чем больше Чейз читает, тем большим невеждой кажется самому себе.

Красотки наконец вскарабкиваются на постель и начинают постанывать и дергаться. Расстегивают лифчики, трясут грудями, залезают друг другу в рот языком. И постоянно оглядываются — ждут приказа. Чейз выключает лампу, теперь его почти не видно. Он хочет смотреть, но не хочет, чтобы смотрели на него.

Где-то он слышал, что президенты быстро старятся. Неожиданно седеют, покрываются морщинами. Похоже на правду. Волосы у него на голове поредели. Кожа покрылась пятнами и похожа на побуревший засохший лист. Мышцы обмякли, живот обрюзг. Теперь, когда Чейз вылезает из душа, он не протирает полотенцем запотевшее зеркало. Потому что не хочет смотреть на свое отвратительное отражение. Ему больше не хватает сил на занятия спортом. Постоянно тянет есть и спать. Как странно, когда-то он ведь был молодым. Малышом, прижимающимся к материнской груди, подростком, бросающим ввысь футбольный мяч, молодым парнем с отменной потенцией. И тот, другой Чейз не исчез бесследно: он по-прежнему прячется где-то внутри, свернувшись маленьким червячком.

Когда-то Уильямс мог сесть за столик в баре, и, если музыкальный автомат играл подходящую песню, девушки с сияющими капельками пота в декольте звали его танцевать. Когда-то, увидев двух красивых женщин, резвящихся на постели, он бы впал в неистовство. Но все это в прошлом. Сейчас ему любопытно, но не более того. Будто во сне. Чейз пытается силой воли заставить кровь прилить к мошонке, он хочет испытать возбуждение. Может, сегодня все будет иначе. Может, сегодня все получится. Ведь эти девицы выполнят любую его прихоть. Ну что же, утешает он себя, пока не случилось ничего плохого. Ничего плохого — это уже хорошо. Каким же он стал жалким. Чейз расстегивает молнию и сжимает пальцами нечто, напоминающее мертвого слизняка. Никакой реакции.

Со стены мрачно таращатся портреты. Он подвел своих предшественников.

— Вы придете к нам? Трахнете нас? — спрашивает блондинка.

Она лежит на спине, раздвинув ноги и сложив руки на промежности.

— День сегодня выдался нелегким.

— Что?

— Идите. Вы обе можете идти. Я устал.

Женщины садятся. Волосы у них спутались, помада на губах размазалась.

Азиатка соскальзывает с кровати и подходит к нему.

— Мы не хотим уходить. Мы хотим сделать вам приятно, — говорит она, протягивая руку.

Чейз инстинктивно шарахается, но позади — спинка кресла.

— Убирайтесь, — отвечает он, застегивая молнию, потом машет дрожащей рукой и прикрывает ладонью глаза. — Оставьте меня!

Как-то Чейз разговаривал с рабочим оружейного завода. Тот рассказал, что за десять лет изготовил около нескольких миллионов пуль. Латунные полоски превращались в капсюли. Сто восемьдесят пять гран. Никелированные, медные. Весь день рабочий простаивал у станка, а вечером смотрел по телевизору новости. Вот полицейский в Арканзасе остановил машину на шоссе, а его пристрелили. Вот маленький мальчик стащил у отца пистолет и, балуясь, пальнул в глаз сестре. Человек жмет на рычаг станка на заводе в Билингсе, а два месяца спустя за три тысячи миль от него кто-то умирает. Одно действие влечет за собой другое.

Подобные примеры встречаются на каждом шагу. Вы поворачиваете не направо, а налево и счастливо избегаете лобового столкновения и неизлечимых повреждений мозга. Подшучиваете над другом, у которого трясутся руки, и он отправляется к врачу, а тот обнаруживает опухоль, которая едва не пошла метастазами. Решаете купить в магазине вина и тянетесь к бутылке «Шираза» одновременно с женщиной, у которой улыбка напоминает лезвие ножа; она рожает вам двоих детей, а потом сбегает с барменом по имени Саса. Если задуматься обо всем этом, вообще расхочется выходить из дома. Один-единственный поступок может вызвать эффект домино и повлиять на всю дальнейшую жизнь.

С неба рушится самолет, нагруженный взрывчаткой си-четыре, а что дальше?

Бонневильская энергоадминистрация (БЭА), которая продает энергию, вырабатываемую Хэнфордским атомным комплексом и тридцати одной федеральной дамбой, внезапно отключается от сети. А она обслуживает Вашингтон, Орегон, Айдахо, западную Монтану и небольшие участки Калифорнии, Невады, Юты, Вайоминга и восточной Монтаны. Услугами БЭА пользуются общественные предприятия, целые районы, некоторые коммерческие предприятия и несколько крупных промышленных компаний, например заводы по производству алюминия. БАЭ не только снабжает энергией весь северо-запад, но и по линиям передачи направляет ее в Канаду, в Калифорнию, на юго-запад США. После взрыва по всей стране наблюдались сбои в электроснабжении, кратковременные и долгие. А потом рухнула вся западная энергосистема. А что дальше? Знаете, что происходит, когда пропадает электричество? Когда резко повышается уровень радиации, а все северное побережье Тихого океана пустеет за несколько дней?