Все дни после катастрофы он был на людях. Взрывал гору, спускался в шахту, распоряжался перевозкой раненых, говорил с Москвой по радио, спорил с капитанами пароходов, кричал в телефонную трубку, бегал, спешил, спал только в автомобиле, пока Темген его куда-нибудь вез…

И все эти дни он был таким, как всегда, спокойным и аккуратным, словно ничего не произошло и все идет своим чередом, говорил, обычным, несколько отрывистым, суховатым, деловым тоном.

Этот тон изменил ему только тогда, когда он узнал о смерти Люси Климовой.

Он прервал фразу на полуслове, закрыл на секунду глаза и сказал плачущей Вере Петровой, что рассчитывает на ее помощь. Он думает, что Вера сделает за него все, что сделал бы он для самого дорогого и близкого друга.

А ночью Дружинин велел Темгену подъехать к опустевшей редакции «Заполярной коммуны» и, оставив Темгена в машине, вошел в здание.

Он не сразу нашел стол редактора. Стол оказался запертым. Дружинин сломал его, выдвинул ящики и рылся в ворохе бумаг, пока не обнаружил портрета Люси, печатавшегося как-то в газете.

Через несколько минут Дружинин опять сидел в машине и мчался в порт.

До сих пор ему некогда было оглянуться и подумать о случившемся.

И вот только сейчас наступил момент, когда Дружинин мог дать себе отчет во всем, что произошло.

Он сидел неподвижно, с каменным, ничего не выражающим лицом.

Он больше не спешил. Не все ли равно, проехать через Берингов пролив, пока его не закрыли льды, или не проехать? Вернуться в Москву теперь, как приказано, или будущей весной? Пытаться что-то доказать или не пытаться?.. Все, что от него зависело, было сделано. Все. даже невозможное.

Действительно ли все? А Люся? Маленькая отважная Люся, убитая взрывом патрона. Ведь это он, Дружинин, виноват в ее гибели. Он знал Анохина, видел, во что превратился этот человек, и пожалел его, пожалел дважды. Он должен был запретить ему доступ в шахту, но не сделал этого. Не захотел обижать человека, которого следовало выгнать со строительства.

Люся, Люся!.. Как Дружинину не хотелось отпускать ее от себя тогда в шахте! Теперь только он понял, как она была ему дорога. Увлеченный своим делом, он не думал о девушке, не оценил ее.

Снег шел все сильнее, снежинки соединялись в сплошные белые полосы, словно струившиеся с неба.

Остров лежал под снегом белый, пустынный и мертвый. Огни в пустых домах погасли. Станция уже не работала. Электрики уехали. Пустой, безлюдный город лежал у ног Дружинина.

Ни шума, ни стука, ни голоса. Тишина. Такая, как была здесь тысячи лет, пока не пришел человек. Теперь человек уходит, а тишина вернулась. Снег засыпает упавшие и уцелевшие башни и замершую ленту транспортера, и стеклянные кубы заводских зданий, и разрытую землю, все…

Снег тает на лице Дружинина и стекает вниз крупными прозрачными каплями. Его лицо мокро, кажется, что он плачет.

Но нет, глаза его сухи. Он не плачет, он думает.

Все эти дни его неотступно преследует одна и та же мысль. Простая мысль: как найти выход из этого отчаянного положения?

Он видит мертвый, засыпанный снегом остров совсем иным, чем сейчас. Таким, каким он должен стать: прекрасным, теплым, покрытым тропическими растениями; застроенным корпусами заводов, засаженным виноградниками; заселенным счастливыми людьми.

Неужели этому не бывать?

Из порта доносятся гудки пароходов. Они уходят, увозят последних строителей. С последним пароходом уезжает Павел Васильевич Медведев, проводивший всю основную работу по эвакуации. Он сопровождает самую большую партию шахтеров. Вместе с ним уезжают и двое его сыновей.

На острове осталось несколько человек — ближайшие друзья и сотрудники Дружинина. Они собрались в порту около глиссера, через два часа уедут и они: льды в Беринговом море ждать не станут.

Кто же превратит остров в райский сад? Рассчитывать не на что, надеяться не на кого.

Все кончено. Кончено хотя бы потому, что река обмелела, воды для подземного котла не хватит. Но в сухих глазах Дружинина все та же напряженная мысль.

Он Загибается и вынимает из чемодана несколько небольших бурых камешков.

Это проба, которую взял Ключников в радиоактивном пласте. В темноте камни светятся синим светом. Что в них, Дружинин не знает: землетрясение не позволило сделать анализ. Быть может, эти камни смогут дать новую жизнь острову и шахте?..

Автомобильный гудок и лай Камуса прервали размышления Дружинина. Подошла машина, из нее выпрыгнул Ключников.

Ключников подошел и молча остановился за спиной Дружинина. Дружинин, не оборачиваясь, смотрел вниз.

— Поехали, Алеша, пора!

Дружинин не обернулся. Ему трудно оторвать глаза от того, в чем заключался смысл его жизни.

Снизу донесся гудок парохода.

— Последний ушел… Нас ждут. Капитан глиссера говорит, близко льды: медлить нельзя… Приказ есть приказ. Поехали, Алеша, мы еще вернемся…

Голос Ключникова оборвался.

— Что же, едем, — сказал Дружинин и обернулся.

Лицо у него уже было обычное.

В порту пусто. Ни людей, ни пароходов не иидно. На пристани лежат бумажки. Валяется брошенный кем-то матрац, блестят осколки разбитой посуды. Взад и вперед по набережной мечется худенькая собачонка, скулит о хозяине. Следы поспешной эвакуации видны на всем…

Гул моторов раздался над опустевшей бухтой. На берегу не осталось ни души. Дружинин стал рядом с капитаном на мостике и дал знак к отплытию.

Моторы заревели еще громче, и глиссер плавно заскользил по серой воде бухты. В последний раз мелькнул пейзаж острова, и отвесные скалы прохода заслонили свет, потом горы расступились: глиссер вышел в открытое море.

Казалось, Дружинин отправился в свой обычный объезд острова: поднятый воротник желтой кожаной куртки, руки в карманах, потухшая трубка во рту.

Ни одного движения, выражающего смятение, ни одного взгляда назад.

Вера Петрова сквозь слезы смотрела на белую гряду суровых, засыпанных снегом гор, на кружевную линию прибоя у их подножья и на серую водяную полосу, все больше отдалявшую глиссер от острова.

Ключников сидел, закрыв глаза.

Левченко спустился в кабину. Вероятно, ему стало не под силу смотреть, как остров, где они жили, надеялись, трудились, уходит в даль.

Люба стояла между Щупаком и Темгеном, бодрившимися по примеру Дружинина. Люба плакала откровенно и горько, размазывая слезы по лицу черными от машинного масла руками.

— Плакать совершенно лишнее, Люба, — утешал ее Щупак. — Честное слово, лишнее! Скоро ты снова выкатишь свою машину и поедешь к шахте.

— Нет, этому не бывать. Теперь прощай навсегда, Остров Черного Камня.

Люба расправила мокрый от слез платок и замахала им уплывающему назад острову.

Глиссер набирал скорость. Остров становился все меньше и меньше. Расплывался, сливался с горизонтом.

— Прощай, Остров Черного Камня, прощай!

Море было неспокойно. Наступали сумерки. Хмурое небо сливалось с серыми волнами. Глиссер, прыгая по волнам, мчался на юг.

Пассажиры, утомленные качкой, дремали. Дружинин по-прежнему стоял рядом с капитаном на мостике.

Внезапно ровный гул моторов, заглушавший шум волн, нарушился. Послышались перебои. Один из моторов зафыркал и затих. Прозрачный круг пропеллера исчез, на его месте возникли неподвижно застывшие лопасти.

— Плохо! — вздохнул капитан. — Льды близко. Боюсь, не пробьемся…

— Думаете, не сумеем быстро привести в порядок мотор? Не верю, — сказал Дружинин.

— Посмотрим, — ответил капитан.

Он спустился вниз к механикам, возившимся около мотора, и стал осматривать поломку.

— Сутки работы, не меньше, — сказал он, вернувшись. — На одном моторе далеко не уйдем… Придется просить помощи.

Услышав, что моторы остановились, Ключников выбрался из каюты и пришел на мостик.