— Все это сплошное хвастовство, Щупак! — однажды вдруг решительно заявил Темген, когда кончилось очередное восхваление форсунки. — Ты так говоришь потому, что я не могу этого увидеть.

— Значит, ты мне не веришь? — удивился дерзости Темгена Щупак.

— Конечно, не верю, — спокойно подтвердил Темген. — Может быть, это ложь с начала и до конца.

— Вот «Заполярная коммуна»! — Щупак сунул под нос Темгену газету. — Читай, вот заметка — здесь написано.

— Ну и что же? Написано, что состоится испытание, и только. Испытывать можно и ерунду, — так же спокойно сказал Темген и затем пустил в ход свой главный козырь. — Мы говорили с Любой. Она тоже не думает, что ты мог изобрести что-либо дельное.

— Темген, опомнись! Что ты говоришь? Никогда от тебя таких слов не слышал! — поразился Щупак.

— Не всем же быть такими, как ты. Бывают и деликатные люди… Мы с Любой говорили о тебе. Ты хороший парень, но, знаешь, как бы это тебе помягче сказать… не слишком способный, пороха тебе не выдумать…

— Хорошо же, я вам покажу! — рассвирепел Щупак.

— Что, собственно, ты сможешь нам показать? Пока мы не увидим своими глазами, ничему не поверим. И не станем слушать твоего хвастовства. Надоело, Щупак, понимаешь?..

Темгена словно подменили. До сих пор он терпеливо сносил все шутки Щупака и был полон уважения к своему товарищу.

Хитрая Люба научила Темгена, как надо разговаривать с Щупаком, чтобы он сам позаботился о Темгене, а заодно и о ней самой, ведь ей тоже было интересно посмотреть на изобретение своего друга. Но Щупак не догадывался об этом.

Расчет Любы оказался правильным: Щупак решил в лепешку расшибиться, но устроить, чтобы и Люба и Темген увидели его форсунку в работе. Он просил об этом Веру Петрову, специально ходил к Дружинину и сказал, что никакой премии не хочет, лишь бы допустили на испытание его друзей.

Дружинин посмеялся над азартом Щупака, но в конце концов дал разрешение.

И вот настал день, когда Темген и Люба торжественно спустились вниз, в десятый защитный зал, расположенный на самой границе горячего слоя, на глубине пяти тысяч метров под землей, и затем поехали дальше в забой.

Забой дышал обычным горячим ветром и был полон грохота, скрежета металла о камень, визга буррв, частой дроби породы, сыпавшейся в ковши транспортера.

Огненные блики играли на густых облаках синеватого пара, которые поднимались снизу и тут же исчезали в отверстиях ревущих вентиляторов.

Рабочие в черных самоохлаждающихся костюмах устанавливали металлические плиты термической изоляции, укладывали жароупорный бетон, долбили камень отбойными молотками, то подходя к раскаленному целику, то отскакивая, когда становилось уж слишком жарко.

— А страшно здесь! — сказала Люба с трепетом в голосе.

— Ничуть не страшно. Я бы хотел здесь работать все время, — ответил Темген с деланным равнодушием. — Щупак не боится… что же, мы хуже его?

В середине забоя бушевало густое облако пара. Из него неслись звуки частой стрельбы и взрывов, сливающихся в сплошной грохот. Казалось, перестрелка тысяч винтовок соединялась с сотнями пулеметных очередей и взрывами десятков мин. Иногда среди облака вдруг вырисовывались очертания человеческой фигуры.

Неподалеку от грохочущего облака стояли Дружинин, Медведев, Вера и Ключников.

— Вот он, наш Щупак, — гордо сказала Люба, указывая на облако.

— Да, это он, — подтвердил Темген. — Щупак говорил, что только жидкий воздух может дать столько пара.

Инженеры во главе с Дружининым подошли к Щупаку и одобрительно кивали головами, глядя на его работу.

Щупак стоял среди клубящегося пара, высокий, похожий на огромного деда-мороза с фантастической елки. н был в белом асбестовом костюме и таком же шлеме.

Асбестовое покрывало, закрывавшее нижнюю часть его липа, казалось длинной седой бородой.

В руках он держал шланг, который заканчивался длинной, изогнутой книзу трубкой. Из нее вырывалась струя бешено клокочущего и дымящегося жидкого воздуха. Струя падала на раскаленный камень, едва различимая в облаках пара.

Казалось, будто кто-то лил воду на раскаленную добела плиту. Жидкий воздух кипел, взрывался белым паром, дробя и раздирая камень. Камень отрывался от целика, летел вверх грудами и фонтанами, падал вниз, снова подскакивал, полз, трескался, рассыпался на мелкие кусочки, и они снова подпрыгивали и переворачивались, будто тоже кипели.

Струя жидкого воздуха грызла, дробила и перемешивала камень сильнее, чем артиллерийский обстрел. И все это делал один Щупак, который орудовал своей форсункой.

Форсунка работала прекрасно.

— Великолепная мысль! — сказал радостно Ключников. — Он прямо гениален, этот рыжий парень, я готов его расцеловать! Разница между температурой камня и жидкого воздуха больше п-пятисот градусов. Какой камень выдержит ее? Растрескается каждый. А в каждую трещину снова п-проникает тот же жидкий воздух и взрывает камень дальше. Вместо одного большого взрыва — миллион маленьких!

— Если бы не жидкий воздух, в забое было бы еще жарче, — заметил Медведев. — Жаль, что у нас мало подходящих компрессоров: этим способом стоило бы воспользоваться гораздо шире.

— Этак можно проходить не один метр в час, а два, три и больше, — пришел к выводу Дружинин, который задумчиво смотрел на работу Щупака. — Надо будет заказать еще десяток таких форсунок и завтра же дать в обучение Щупака десять подрывников, — тут же принял он решение.

— Вот вам один из выходов, Вера Никифоровна! — с торжеством сказал Медведев. — Помните, я вам говорил, что мы найдем выход из любого положения? Тогда я еще не знал, как работает форсунка Щупака.

— Выход всегда будет, как бы тяжело нам ни пришлось, — уверенно сказал Дружинин. — Разве мало здесь таких парней, как Щупак? Ведь если толком разобраться таким окажется чуть не каждый пятый из наших рабочих! Я верю в них больше, чем в себя…

— Молодец Щупак! — воскликнула Вера. — Видите, что значит партизан, Ключников?

— П-придумайте что-нибудь п-похожее, тогда я скажу, что и вы молодец, — отозвался Ключников. — П-пока оснований сказать, что вы гениальны, к сожалению, еще не так много… Если не считать, конечно, задержек, чтобы собирать образцы породы, — не без едкости добавил он и лукаво посмотрел на Веру.

— Это еще как сказать, — вспыхнула Вера. — Получу результаты анализов, тогда поговорим…

— Опять начинаете? Я же приказал вам мириться, — прервал готовую загореться ссору Дружинин. — Едемте в защитный зал, Вера, вам пора сменить Анохина. Мы будет ждать тебя там, Вадим.

Дружинин направился к лифту, и Вере пришлось волей-неволей следовать за ним. Разговор так и остался незаконченным.

Смена заканчивалась. Большие светящиеся часы, висевшие в защитном зале, показывали пять минут девятого. Через двадцать пять минут в забое должен был произойти очередной взрыв.

Закончив работу, шахтеры и строители группами выходили из лифтов. Два с половиной часа работы в горячем слое давались нелегко: это было ясно видно по бледным лицам рабочих.

Одни, разбитые жарой, бессильно уселись на скамьи тут же, у остановки лифта; другие пошли в комнату отдыха и с наслаждением устроились в мягких креслах; третьи поспешили к душам, где слышалось бодрое журчание прохладной воды, или к буфету, где звенели стаканы и мелькали разноцветные струи холодных, ароматных напитков…

Однако шахта не на всех действовала расслабляюще. Вера, сменив Анохина, обратила внимание, что сегодня шахтёры ведут себя гораздо более шумно, чем обычно.

Впечатление было такое, что многие шахтеры успели изрядно хлебнуть до начала смены и еще не совсем пришли в себя.

Они громко смеялись, размахивали руками, спорили, ссорились по пустякам и тут же мирились, куда-то спешили без всякой надобности и казались какими-то развинченными.

Кто-то включил радио, раздалась музыка, несколько девушек, только что поднявшихся из забоя, начали танцевать, забыв об усталости.