Они крепко обнялись и расцеловались.

Над Берлином светило желтое солнце. В 12 часов в кафе Бауер на Унтер ден Линден не было никого. Сидели три проститутки, отпаивая усталую за ночь голову кофеем.

Пять минут первого в кафе тучно вошел Азеф. Не глядя по сторонам, сел к стене. Заказав кофе, он взял «Фоссише Цейтунг» и стал читать хронику.

Десять минут первого вошел Савинков, одетый по заграничному, вроде туриста. По походке было видно, что жизнь он любит, нет забот и хлопот. Еще с улицы, сквозь стекло он увидал Азефа.

– Здрасти, садитесь. – Азеф отложил «Фоссише» в сторону, и, не поднимаясь, подал руку.

– Где вы были?

– В Иене.

– Почему же не во Фрейбурге? Ведь я же сказал вам во Фрейбург.

– А чем собственно Иена отличается от Фрейбурга? В следующий раз поеду во Фрейбург.

– Странно, – сердито сказал Азеф, – вы могли мне понадобиться. Ну, всё равно. «Хвостов» не заметили?

– Никаких.

– Уверены?

– Как в том, что передо мной мой шеф, Иван Николаевич.

Азеф отвел в сторону скуластую голову.

– Стало быть готовы к отъезду?

– В любую минуту.

– Сейчас, – Азеф вытянул часы, – придут двое товарищей, поедут вместе с вами. А в час, – гнусавым рокотом добавил, – должен быть Каляев.

– Неужели?

– Я не знаю, почему «неужели»? – сказал Азеф. снова взяв «Фоссише», рассматривая объявления, – говорю, что будет, я его еще не видал.

Азеф разглядывал объявления фирмы Герзон, изображавшие бюстхальтеры. Оторвавшись, сказал:

– Да, ваша партийная кличка «Павел Иванович». Запомните.

Стеклянное окно на улицу, захватывавшее почти всю стену, было приподнято. Но воскресный Берлин тих. С улицы не шло никакого шума. Монументальный шуцман в синем мундире стоял на углу в бездействии. Изредка были видны его поднимавшиеся большие, белые перчатки.

Оглядываясь, в кафе Бауер вошли двое. Азеф шумно отложил газету. Савинков понял, товарищи по работе.

В одном безошибочно определил народного учителя. Бородка клинушком, глаза цвета пепла, жидкая грудь. Был худ, может быть, болен туберкулезом.

Другой, смуглый с малиновыми губами, с которых не сходила полуулыбка, был выше и крепче спутника. Его руку Савинков ощутил, как чугунную перчатку.

Азеф заказывал обоим, не спрашивая о желаньях. Оба выражали фигурами незнанье языка. Лакей смотрел на них снисходительно. Когда же он ушел, четверо налегли на стол грудью.

– Прежде всего, познакомьтесь, – гнусавой скороговоркой сказал Азеф, – товарищ Петр, Иван Фомич, Павел Иванович.

Товарищ Петр не стёр улыбки. Иван Фомич оглядел Савинкова.

– Вам я уже сказал явки, – обратился Азеф к Ивану Фомичу и Петру, – тебе, Павел Иванович, сообщу. Савинков понял, перейти на «ты» нужно.

– Вы, Иван Фомич, едете завтра вечером через Александрове в Петербург, купите пролетку и лошадь, купите не дрянь и не рысака, а среднюю хорошую лошадку, задача – наблюдать выезды Плеве. Он живет на Фонтанке в доме департамента полиции. К царю ездит еженедельно с докладами. Вы легко сможете установить дни и часы выезда. Они обставлены такой охраной и помпой, что сразу узнаете. У него черная лакированная карета с белыми, кажется, спицами и гербом. За ним едут филеры на велосипедах, лихачах. Всё это должны наблюдать точно, сдавать наблюдения Павлу Ивановичу, он будет со мной в связи.

– А вы тоже едете в Петербург? – глухим голосом сказал Иван Фомич.

– Вас не касается, куда я еду, – лениво оборвал Азеф. – Вы держите связь с Павлом Ивановичем. Павел Иванович держит связь со мной и получает всё необходимое. Товарищ Петр, вы едете послезавтра вечером через Вержболово. В Петербурге в первые дни выправите в полиции патент на продажу в разнос табачных изделий. Обратитесь в полицейский участок. Лучше всего остановитесь в каком-нибудь ночлежном доме на Лиговке. Там разузнайте как быстрей, лучше выправить. Выправляйте за взятку, непременно, тогда сомнений не будет. Ивану Фомичу удобнее установить наблюдение непосредственно у Фонтанки. А вам надо попробовать с Балтийского вокзала. Плеве ездит с него в Царское. При правильности наблюдений вы совершенно точно установите дни, время и маршрут кареты. Тогда уж метальщики сделают нужное партии дело.

– А разве метальщиками будем не мы? – твердо проговорил Петр.

– Об этом рано говорить, – пророкотал Азеф. – Есть у товарищей ко мне вопросы?

– По-моему всё ясно, – сказал Савинков. Азеф исподлобья скользнул по всем трем.

– Тогда нечего сидеть вместе, – пробормотал он. – Надо расходиться. Вы товарищи идите, а ты Павел Иванович останься. Вы помните точно поезда? Азеф вынул записную книжку. – Вы через Александрове завтра в 7.24 вечера. Вы на Вержболово в 12.5 послезавтра. Первая явка с Павлом Ивановичем будет на Садовой между Невским и Гороховой. На явку придет товарищ Петр.

– Так, – глухо сказал Иван Фомич.

Все пожали друг другу руки. Товарищ Петр и Иван Фомич вышли из широкого кафе Бауер. Было видно, как пошли и как пересеченные движением остановились недалеко от шуцмана в белых перчатках.

Когда Савинков с Азефом остались вдвоем, Азефу изменило спокойствие. Азеф казался взволнованным. Он тяжело сопел. Скулы скривились.

– Жаль будет, если не удастся, – проговорил он. – Вы как думаете, удастся?

– Думаю.

– Если не будет провокации, удастся, – сказал Азеф. – Как вам нравится товарищ Петр? Вы ему верите? Чорт его знает, я его слишком мало знаю. Трудно быть уверенным в людях, которых видишь пять раз в жизни. У него хорошие рекомендации, его рекомендует бабушка, она разбирается.

– Иван Николаевич, – проговорил Савинков, – всё удастся. Если Плеве уйдет от нас, не на нас кончилась Б. О.[9] От партии он не уйдет. Я уверен.

Азеф смотрел непроницаемыми беззрачковыми глазами. Трудно было понять выражение его лица. Глаза, казалось, улыбаются, любят, благодарят.

Вы правы, – проговорил Азеф.

Он посмотрел на часы.

– Странно, Каляева нет.

– Наверное плутает.

В это время Каляев, ругая себя за опоздание, и не догадываясь взять извозчика, бежал по Фридрихштрассе.

Савинков узнал бы его среди миллиона людей: та же легкая, молодая походка, насмешливые глаза, нервные жесты, странная улыбка.

Янек!

Каляев бросился.

– Вы с ума сошли, – проворчал Азеф. – Ваши объятия обратят внимание, это не Россия.

Азеф хрипел, был взбешен. Чтоб скорей кончить разговор, проговорил быстрым рокотом, который уже знал Савинков:

– Мне сказали, вы хотите работать в терроре?

– Да, – громко сказал Каляев.

– Давайте говорить тише, – недовольно пророкотал Азеф, – почему именно в терроре, а не на другой работе в партии?

– Если у вас есть время, – заносчиво откидывая голову, признак, что он недоволен, оказал Каляев, – я вам объясню.

– Иван Николаевич, я знаю Янека с детских лет. Если я иду в террор, то мое ручательство…

Каляев вспыхнул. Глаза потемнели, его оскорбили.

– Сейчас, – равнодушно пророкотал Азеф, – мне люди не нужны. Возвращайтесь в Женеву. А если понадобитесь, я вызову.

– Я не могу вас ни в чем уговаривать, – еще заносчивей сказал Каляев, заносчивость подчеркнулась польским акцентом. – Я служу партии и делу освобождения России. Я буду работать там, где найду более нужным и целесообразным. – Каляеву изменило самообладание, оборвав, он глядел ненавистным взглядом на урода в сером костюме.

Азеф под взглядом Каляева отвел глаза.

– Стало быть, говорить нам не о чем, – резко зашумев стулом, встал Каляев. – Может, ты меня проводишь, Борис?

Когда они вышли, Азеф сидел еще минут десять.

«Zahlen», – махнул он лакею и, заплатив, тяжело поднялся.

Азеф шел по Унтер ден Линден, как купец в воскресенье, раскачиваясь находу. Встречные проститутки смотрели на него с удовольствием. Он был в дорогом костюме, с большим животом. Это их профессионально волновало.