– Сегодня на Сенной в трактире «Отдых друзей».

– Слушаюсь, барин. – И слышен веселый тенор с распевом: – Папиросы «Катык»! «Дядя Костя»! «Дюшес»!

Делать Савинкову нечего. Он заходил, к литератору Пешехонову справиться: нет ли чего от Азефа. «Тогда держитесь, господин министр! Вас не укараулят ваши филеры!» Но Азефа еще нет.

Савинков пошел по Французской набережной к Фонтанке. На Неве засмотрелся на белую яхту. Но у Фонтанки в движении пешеходов, экипажей произошло смятение. Метнулись извозчики. Вытянулись городовые. Вынеслись какие-то вороные рысаки, мча легко дышащий на рессорах лаковый кузов кареты. В нем за стеклом что-то блеснуло, не то старуха, не то старик, может быть просто кто-то в черном с белым лицом. За каретой, не отставая в ходе от резвых коней, на трех рысаках летели люди в шубах. За ними стремительные велосипедисты с опасностью для жизни накатывали на рысаков. Савинков замер у стены: – «Ведь это же Плеве!?»

В трактире «Отдых друзей» машина играла беспрерывно. Когда останавливалась, чтобы перевести дух, кто-нибудь из друзей пьяно кричал: – Музыка!

Машина, не отдохнув, с треском крутила новый барабан. Расстроенно-хрипло несся не то вальс из «Фауста», не то «Полька-кокетка». Трудно разобрать в чаду, дыме, шуме, что играла старая машина.

Поэтому и выбрал этот трактир Савинков. В нем ничего не разобрать. Настолько он настоящий, русский, головоломный трактир. Люд здесь не люд, а сброд. Больше извозчиков, ломовиков, торговцев в разнос, проституток, уличных гаменов. Порядочные господа, мешаясь, сидят тут же. Непонятен вид трактира.

Грязные услужающие разносят холодную телятину, чай парами, водку, колбасу. Наполняют залу духом кислой капусты, таща металлические миски, – щи порциями.

Савинков занял дальний стол в углу. Видел перед собой пестрый шумящий улей трактира. Чахоточному юноше-половому заказал ужин на две персоны. И покуривая еще петькину папиросу, поджидал.

Петр пришел во-время. В черной косоворотке, черном пиджаке, смазных высоких сапогах. Такой же черный картуз, с рвущимися из-под него смоляными кудрями. «Как цыган». Петр подходил с улыбкой.

Тощий юноша, с изгрызенным болезнью румянцем, гремел сальными вилками, ножами, раскладывая по приборам. Поставил графин холодненькой посредине.

– Ну, как дела?

Петр смотрел с улыбкой, словно хотел продлить удовольствие приятных сообщений. Когда Савинков кончил вопросы, Петр, опрокинув рюмку, сморщившись оттого, что пошла не в то горло, сказал:

– Всё в лучшем виде. Четыре раза видал. Раз у Балтийского, в пятницу. Три раза на Фонтанке в разных местах.

– Каков выезд, опишите?

– Выезд, Павел Иванович, прекраснеющий, – широко улыбался Петр, показывая хищные зубы, – вороные кони, как звери, кучер толстый, бородатый, весь в медалях и задница подложена, на козлах сидит, как чучела какая, рядом лакей в ливрее. За коляской несутся сыщики гужом на рысаках, на велосипедах. Вообще, если где случайно сами увидите, враз заметите. Шумно едет.

Петр налил рюмки и указывая Савинкову, – взял свою.

– За его здоровье, Павел Иванович.

– Пьете здорово, – как бы нехотя сказал Савинков.

– Могу выпить, не брезгую, но не беспокойтесь, делу не повредит. Одно только плохо, Павел Иванович, – «конкуренция». Места на улицах все откуплены, чуть в драку не лезут торговцы сволочи, кричат, кто ты такой, да откуда пришел, тут тебя не. видали, собачиться здорово приходится, раз чуть-чуть в полицию не угодил, истинный Бог! ну каюк, думал.

– Почему же каюк? Ведь паспорт прописан, всё в порядке?

– В порядке то в порядке, да лучше к фараонам не попадать, – улыбнулся Петр.

Музыка в машине прервалась. Зал мгновенно наполнился грохотом, перекатным шумом голосов. Кто-то вдребезги пьяный закричал откуда то, словно с полу: – Музыка! Хозяин, музыку!

Музыка загремела марш.

– С Иваном Фомичом видаетесь?

– Через день. У него тоже дела идут. Часто видит. Всё двигается по углам. По Фонтанке, – к вокзалу. Всё время отмечает, хочет выследить до минутной точности, когда где едет.

– Иногда наверное меняют маршрут?

– Пока что всё одним едут.

– Вы когда увидите Ивана Фомича?

– Завтра.

– Скажите, чтобы послезавтра в десять ждал меня на Литейном у дома 33.

– Ладно. А простите, Павел Иванович, что Иван Николаевич приехали?

– Нет пока не приехал. А как вы думаете, Петр, за вами слежки нет?

– Петр покачал головой.

– И Иван Фомич не замечает?

– За ним и вовсе нету. Становится у самого департамента, сколько раз жандармских полковников возил, – тихо засмеялся Петр.

– Стало быть всё как по маслу? – улыбнулся и Савинков. – Скажите, верите? – сказал тихо, наклоняясь к нему.

– Кто знает, – пожал плечом Петр, – должны, Павел Иванович, то всем видимостям. А на всё воля Божья. С Его помощью, – засмеялся Петр.

Савинков оказал спокойно, холодно: – У вас не должно быть никаких сомнений, товарищ Петр. Ясно как день, наш и кончено!

– Тоже думаю, только, Павел Иванович, ну, ведем мы наблюдение, всё такое, а кто метать будет? Неизвестно. Я такого мнения, уж если рискую вешалкой, то пусть за настоящее дело с бомбочкой, – испытующе смотрел на Савинкова Петр. Савинков увидал, что у этого человека чертовская сила, что он только так прикидывается шутками да прибаутками.

– Да, правда, уж рисковать, так рисковать как надо, чтобы было за что, а то ведешь наблюдение, а приедет товарищ, шарахнет его по твоей работе и вся недолга, а ты опять не при чем.

Савинков улыбнулся. Этот уклон показался ему вредным.

– Вы стоите на ложной точке зрения, товарищ Петр. Для нас, для партии, совершенно безразлично, кто. Надо убить. Вы ли, я ли, пятый ли, десятый ли, всё равно: – убьет Б. О., а не вы и не я. То, что говорите, неверная, вредная точка зрения, – тихо проговорил Савинков.

Петр слушал, сведя брови. Потом взял пузатенький графинчик, выдавил из него последнюю рюмку, сказал как бы сам себе:

– Может и так. Хотя как сказать, у всех свои точки.

– А мы, – улыбнулся Савинков, – должны стоять на точке зрения партии. Иначе выйдет разбой, товарищ.

– Ну, это положим, запускаете, Павел Иванович, – глядя вплотную улыбнулся Петр.

Уж один раз Иван Фомич как будто заметил филера. Что-то неладное показалось и товарищу Петру в разговоре с дворником на постоялом. А утром в комнату Савинкова приоткрылась дверь.

– Войдите! – крикнул Савинков.

Как бы приседая, в комнату вошел старый еврей в потертом сюртуке с пугливыми глазами. Танцующей походкой он шел к столу и сел.

– Здравствуйте, господин Семашко, – сказал он, лицо пересеклось многими морщинами.

– Я не имею чести вас знать.

Вошедший улыбался, как старый друг, улыбаясь, рассматривал Савинкова, словно собирался писать с него портрет.

– Мы кажется с вами немножко знакомы, господин Семашко?

– Что вам угодно?

– Вы ж писатель Семашко, мне угодно вас пригласить для сотрудничества.

– Я представитель фирмы резиновых изделий братьев Крамер. Вы ошиблись, потому, простите пожалуйста, – Савинков встал, указывая вошедшему на дверь.

– Что значит вы не писатель? Что значит вы представитель фирмы? Моя фамилия Гашкес, но если вы не хотите продолжать разговор. – Гашкес пожал плечами, . фигура стала до жалости узкой. Он встал и идя к двери, дважды оглянулся на Савинкова.

«Готово. Следят. Сейчас за Гашкесом ворвутся жандармы». И когда Гашкес еще не дошел до двери, Савинков уже обдумывал, как выбежит из номера и в гостиницу не вернется.

В коридоре было тихо. «Черным ходом, во второй двор». Савинков накинул пальто, отшвырнул шляпу, взял кепи, подбежал к зеркалу. Взглянул.

Выход на черную лестницу был в самом конце. На Савинкова дохнули прелость, смрад, вонь кошками, помоями, отхожим местом. Он спускался. В голове билось «не убегу, схватят, виселица». Он был уже на пыльном дворе. С дворником ругался какой-то тряпичник. Савинков сделал несколько шагов по двору. Но было ясно, двор не проходной. Стало быть выходить надо на улицу, где у ворот сыщики и жандармы.