– Малоинтересно, – липкими лопухами губ ухмыльнулся Азеф.

– Как сказать. Неужто так и нет никакого тщеславия? Что вы, голубчик, слабы все мы в этом местечке то! Азефу надоело это выщупывание. Он проговорил.

– Ну, а конкретно, что вы хотите?

– Конкретно, Евгений Филиппович, следующее: – с сегодняшнего дня я буду абсолютно в курсе планов боевой. Наиабсолютнейше! Но не волнуйтесь, лубка не выйдет. Знаю, что у вас уже есть карьера в партии, при моей помощи продвинетесь еще дальше. Ни ареста без вашего согласия не произведу. Кто нужен вам, пальцем не трону, знаю, что у вас там чертово кумовство, хуже чем у нас в департаменте. Друг ваш, например, Чернов может спокойно гулять и болтать, сколько хочет. Не трону. Савинкова тоже. Но тех, кого можно взять без убытка, возьму и повешу. С удовольствием даже повешу, Евгений Филиппович. Вот так то мы с вами революцию и вылущим. Кого купим, кого повесим. Не по глупому, а по умному.

– С моей стороны будут следующие условия, – словно не слушая генерала, сказал Азеф, – чтобы никто из охранного ничего не знал обо мне, чтобы провала не было. И чтобы аресты боевиков, которых укажу, производились до момента покушения, чтоб меньше виселиц было.

– Первое подтверждаю. Второе, это уже деталь. Но сам скажу, я против излишней крови и даже здесь с вами согласен, хотя раз на раз, конечно, не придется.

– А теперь, видите ли, Александр Васильевич, – улыбался Азеф конфузной улыбкой, не глядя на Герасимова, – вы выдвигаете меня, хорошо, но ведь и вы этим выдвигаетесь? Стало быть и я делаю вам карьеру.

– Разумеется.

– За это надо платить. Вы монополию берете на мои сведения. Меня подставляете под верную опасность.

– То есть почему же?

– Сами же говорите, что вылущивать.

– Ах, та-та-та! Вот куда махнули, те-те-те! – засмеялся Герасимов. – Да это же вы наверное насчет удачных покушений, что ли? А? Ээээ, батенька, куда хватили, ха-ха-ха! Рад, что заранее сделал вам много комплиментов. Рад. Эдак вы меня без пересадки чего доброго революционером сделаете, а? Ха-ха-ха-ха. Говорили кстати мне, я, конечно, не верю, будто, вы, Евгений Филиппович, в Варшаве с Петром Ивановичем встречались, приблизительно так, перед… – глаза Герасимова сощурились на Азефе, – перед смертью… Вячеслава Константиновича…

– За кого вы меня принимаете? – нахмуренно проговорил Азеф – Я Рачковского в Варшаве в глаза не видал, был заграницей, может подтвердить Ратаев, всё глупая болтовня.

– Конечно, конечно, Евгений Филиппович, я же пошутил, язык у людей без костей, чего не болтает. Хотя, конечно, розыск настолько деликатная вещь, что если будет вести его человек плохих нравственных устоев, он эту тоненькую линию всегда перейдет, понимаете? А скажите, а propos, боевая то ведь готовит что то по моим сведениям, а? Кто «у вас», так сказать, «из нас» на очереди?

– Конкретного нет, – нехотя, проговорил Азеф – толкуют о Дубасове.

– О Дубасове, – медленно, раздумчиво проговорил Герасимов, – боюсь я всё, не забыли ли вы моих условий, Евгений Филиппович?

Азеф глянул на Герасимова – он чиркал пальцем по воротнику.

– Повторяю, Александр Васильевич, что это ложь! – пробормотал Азеф. – С таким запугиваньем я не стану работать, я не мальчик. Если хотите ссориться, давайте ссориться.

– Ну-ну, шучу, не распаляйтесь, не распаляйтесь.

– А если согласен на ваши условия, то соловья тоже баснями не кормят, – бормотал Азеф. – Вы любите откровенность, я говорю, мне нужны деньги.

– Какие, Евгений Филиппович?

– Меньше чем две тысячи не обойдусь.

– Много. На дело иль лично?

– На дело.

– Максимум тысяча.

– Завтра еду в Финляндию, ставлю мастерские.

– Какие мастерские?

– Динамитные.

– Сколько?

– Две.

– И денег?

– Говорю: две тысячи.

– Нет, батюшка, дорогонько. Одну то уж на партийный счет ставьте, на одну так и быть, – засмеялся Герасимов, и встав отпер секретер заманчивыми звонами.

– Меньше полутора тысяч не обойдусь, – рокотал Азеф, – если хотите, зачтите в жалованье.

– Ох, и несговорчивый вы человек! Ну, уж только для первоначалу, так и знайте, больше чтоб нажима не было. А главное, ничего не забывайте, – повернулся генерал, держа бумажки с изображением Петра Великого.

И проводя Азефа по комнатам, находу говорил:

– Попыхтели мы с вами! Ни с кем ей Богу так не возился, зато думаю не зря. Только не втемяшивайте вы себе в голову, что я дурак, всё дело, батенька испортите.

От толщины Азеф чуть кряхтел, надевая пальто.

– Если телеграммой – на охранное, донесения сюда. Если что, вечерком заворачивайте по семейному. Дома нет, справьтесь в «Медведе» у швейцара, спросите кабинет Ивана Васильевича.

И совсем уж на пороге сжимая руку Азефа, Герасимов проговорил: – В прошлую то пятницу на северо-донецких, да мальцевских играли. На бирже то? Своими глазами видел. Там то вы мне и понравились. Сразу решил, что с вами дела можно делать. Ну, и скрытный же вы человек, ай-ай-ай, с вами надо осторожней, а то чего доброго взорвете на воздух, – и Герасимов, обнимая Азефа, похлопал его по задней части, убедиться нет ли револьвера.

– Из Финляндии то черкните.

– Хорошо, – бормотнул, выходя, Азеф.

Азеф крепился у генерала Герасимова. Но выйдя на улицу, почувствовал нервный упадок, слабость. Он понимал, что его расчеты смяты.

Савинков с братьями Вноровскими и Шиллеровым ставил в Москве покушение на Дубасова. В крошечном, охряном домике, зажатом в зелени сосен, Азеф жил в Гельсингфорсе. Дом был уютен. Воздух резок и ароматен. Но Азеф волновался. Мерещилась генеральская пипка, веревка, чорт знает что.

Савинков подъезжал на финке, семенившей мохнатыми копытцами по серебряному, снежному насту.

– Ждал тебя, ждал, – рокотал Азеф, крепко обнимая и целуя Савинкова.

Азеф провел его в небольшую, солнечную комнату. За окнами: – сосны, снег, сад.

Савинков мыл руки, Азеф, приготовляя чай, спросил:

– Кто убил Татарова, Двойников?

– Федя, – вытирая руки полотенцем, сказал Савинков.

– Так, а я думал Двойников. Как в Москве? Через окно солнце залило Савинкова. Азеф наливал чай, подставлял Савинкову лимон, хлеб.

– Я тут по-холостяцки, плохо живу.

– В Москве, не понимаю причин, но скверно, Иван. Регулярного выезда не можем установить, измотались, истрепались. Приехал советоваться с тобой, по моему покушение может выйти только случайное.

– Ерунда, – нахмурился Азеф, голова ушла в плечи. – Стало быть плохо наблюдают, если не могут установить. А случайное покушение, это – ерунда, я не могу рисковать людьми ради твоих импрессий!

– Импрессий! Ты не ведешь и не знаешь. Выезды стали настолько нерегулярны, обставлены такой конспиративностью, словно он знает, что мы здесь. А при случайном выезде успех может быть. Надо взять кого-нибудь из мастерской, пусть приготовит снаряды, будем ждать возвращения Дубасова из Петербурга.

Азеф пыхтел, грудь поднималась от тяжелого дыханья. Он повернул всё тело в кресле, пробормотал:

– Вообще у нас теперь ничего не выйдет, я в этом уверен.

– Почему?

Азеф каменный, мрачный, сморщился, махнул рукой:

– Я не могу больше работать, я устал. Убежден, ничего не выйдет. Папиросники, извозчики, наружное наблюдение, старая канитель, ерунда! Все это знают. Я решил уйти от работы, пойми, со времени Гершуни я всё в терроре, имею же я наконец право на отдых, я не могу больше. Ты и один справишься.

– Если ты устал, то конечно твое право уйти, но без тебя я работать не буду.

Азеф посмотрел ему в лицо.

– Почему?

– Потому, что ни я, ни кто другой не чувствуем себя в силах взять ответственность за руководство центральным террором. Ты назначен ЦК. Без тебя не согласятся работать товарищи.

Азеф молчал. Савинков говорил убежденно, доказывая, что отказ Азефа – гибель террора, а стало быть и партии. Азеф изредка поднимал бычачью голову на короткой шее, взглядывал на него. Когда он кончил, Азеф сидел молча, сопя.