Савинков молчал..

– Но ведь нельзя же… дети… Савинков сжал руку Каляева.

– Правильно, Янек. Дети невиноваты. Но ты не ошибся, были действительно дети?

– Я был в двух шагах. Мальчик и девочка. Но я попробую, когда поедет из театра. Если один, я убью его.

Они долго сидели в Александровском саду. Вставали, уходили, приходили снова. Наконец начался театральный разъезд и у подъезда Большого театра заметались лакеи, выкликая экипажи. Замахали рукавами, раскричались извозчики зазывая седоков. Из дверей повалила, возбужденная музыкой Мусоргского, толпа шуб, дох, боа, муфт. Каляев, замешавшись в толпе, не спускал глаз с ацетиленовых фонарей кареты.

Девочка за руку с мальчиком прошли опушенными ножками. За ними шла пожилая женщина. Каляев узнал великую княгиню Елизавету. Следом шел высокий генерал-губернатор, и находу разлеталась его шинель на красной подкладке.

Проводив его взглядом Каляев ушел с Театральной площади.

Дора ждала в глухом переулке Замоскворечья. Издали она узнала ковыляющего «Мальчика». Савинков взял ее в сани и, молча, передал портфель с бомбами.

– Не встретил?

– Встретил. Но не мог, были дети.

Дора молчала, поправила на коленях портфель.

– Дора, вы оправдываете «поэта»?

– Он поступил, как должен был поступить.

– Но теперь вы снова будете вынимать запалы, разряжать, заряжать. Может произойти неудача. Вы опять рискуете жизнью и всем делом.

– Мы не убийцы, Борис, – тихо проговорила Дора. – «Поэт» прав. Разряжу и заряжу без оплошности.

Свободной рукой она подняла воротник шубки, мороз щипал за уши.

Они ехали по Софийке. Савинков вылез. Остаток ночи до синего рассвета провел в ресторане «Альпийская роза».

4-го февраля Савинков и Дора ждали Моисеенко, стоя за портьерой окна.

– Приехал, Дора, одевайтесь, – проговорил Савинков. Он был такой же бледный, усталый, впалые щеки, как у тяжко больного обтянули скулы, глаза обвелись темными кругами, став еще уже. Когда брал портфель, на этот раз с одной бомбой, Дора заметила как дрожат его руки. Она торопливо надевала шубу, шляпу.

– Не проезжал еще? – тревожно спросил Савинков, садясь в сани.

– До двенадцати нет, – ответил Моисеенко.

– Стало быть успеем. Теперь поедет в три.

– Куда везти?

– Да в Юшков же переулок! – раздраженно проговорил Савинков. – Поскорей, нахлестывайте!

«Мальчик», получив два удара, прыгнул галопом. С галопа перешел на возможно быструю, скверную рысь. Такой вихлястой рысью, тяжело дыша, вбежал в Юшков переулок. Тут у сумрачного дома Моисеенко остановился. Путаясь в полости саней вылезла Дора.

– Вы ждете у Сиу, на Кузнецком, так, Дора?

– Да, да, – проговорила она, не оглядываясь, идя. На следующем углу в сани сел Каляев, одетый прасолом, в поддевке, картузе, смазных сапогах. Они поехали к Красной площади.

– Янек, – говорил Савинков, – мы должны сейчас же решить, либо сегодня, либо надо отложить дело. Я боюсь, одного метальщика недостаточно. Может быть надо стать вдвоем? Но у нас сегодня один снаряд.

– Что ты говоришь! – возбужденно сказал Каляев. – Никакого второго метальщика не надо! Позавчера я был тоже один. Ну? И если б не дети, я кончил бы.

Савинков молчал, угнетенно, разбито.

– Ты настаиваешь именно сегодня и ты один?

– Да. Нельзя в третий раз подвергать Дору опасности. Я всё беру на себя.

– Как хочешь. Тогда надо вылезать, кажется, – сказал Савинков, оглядываясь, словно они ехали по совершенно незнакомому месту.

– Что это, Красная ? – спросил он.

– Красная, барин, – ответил Моисеенко с козел.

– Янек, в последний раз, ну, а если неудача? Тогда погибло дело?

Лицо Каляева раздраженное.

– Неудачи быть не может. Если он только поедет, я убью его, понимаешь?

Моисеенко остановил «Мальчика».

– Приехали, барин, – проговорил он, отстегивая полость.

Каляев вылез со свертком. За ним вылез с пустым портфелем Савинков и кинул в ладонь извозчику светленькую мелочь.

– Я к Кремлю, – тихо сказал Моисеенко. Савинков не ответил. Они шли с Каляевым по Красной площади. На башне Кремля старые часы проиграли «два».

– Два часа, – сказал Каляев.

– Ну? – проговорил Савинков. Каляев улыбнулся.

– Прощай, Борис, – сказал он и обнял его. Они расцеловались в губы.

Не обращая ни на что внимания, Савинков смотрел, как легкой походкой, не оглядываясь, уходил Каляев к Никольским воротам. Когда он потерял его, пробормотала «Куда же теперь идти?» Машинально пошел к Спасской башне. Возле башни сгрудились извозчики, не могли разъехаться и, выбиваясь из сил, ругались матерью.

Через Спасскую башню Савинков прошел в Кремль. И вдруг вздрогнул: у дворца стояла карета великого князя. Рысаки мотали головами. «Убьет», – и радость залила его сердце. Он быстро пошел из Кремля на Кузнецкий, к Сиу, где ждала Дора.

Он почти бежал по Кузнецкому. Сам не знал почему торопился к Сиу. Предупредить ли Дору, что покушение удастся? Вернуться ли с ней, чтоб видеть? Он сталкивался с людьми. Сердце билось.

Еще не дойдя, услыхал отдаленный глухой удар. И остановился у магазина Дациаро, будто рассматривая открытки. «Неужели Янек? Но почему так глухо?»

У Сиу сидели праздные москвичи, отводящие душу покупкой безделиц на Кузнецком мосту. Дамы пили кофе, ели пирожные. Савинков увидал Дору в глубине кафе. Перед ней стояла чашка.

– Пойдемте отсюда, – сказал он, странно скаля зубы, пытаясь сделать улыбку.

Дора поднялась. Взглянув в витрину окна, она увидела, что по улице бегут люди, кто-то машет рукамм, кто-то споткнулся, упал, тяжелый господин смешно перепрыгнул через него, убегая, за ним вихрем пробежали какие-то мальчишки.

– Что такое? – спросила Дора. Публика из кафе бросилась к выходу. Савинков стоял бледный.

– Да пойдемте же.

– Простите, мадам, вы, мадам, не заплатили, – подбежал лакей.

– За что? – спросила Дора.

– За кофе и за два пирожных.

– Пирожных я не ела, – сказала Дора, рассеянно шаря в сумочке.

– Кого?! – Что?! – Убило?! – Кого?! – закричали в кафе. Кузнецкий мост залился бегущими, все бежали к Кремлю.

Савинков сжал руку Доры, тащил ее сквозь толпу. От Никольских ворот площадь залилась людьми. Все молча лезли куда-то. Толпа, сквозь которую нельзя было пробиться, казалась Савинкову отвратительной. – Вот, барин, извозчик!

В пяти шагах, у тротуара стоял «Мальчик». Дора была бела, губы сини, она что-то шептала.

– Поедемте на извозчике, – сказал Савинков. Дора не сопротивлялась, тихо шепча – «Янек, Янек».

«Мальчик» медленно продирался сквозь сгрудившуюся толпу. Когда ехали по Страстному бульвару, Моисеенко попридержав «Мальчика», повернулся:

– Слышали?

– Нет.

– Я стоял недалеко. Великий князь убит, – чмокнул он, дернул возжами, и стегнул кнутом «Мальчика». «Мальчик» дернул сани, Савинков и Дора качнулись. Но не от толчка Дора упала на плечо Савинкова. Дора рыдала глухими рыданиями.

– Господи, Господи, – слышал, склонившийся к ней Савинков, – это мы, мы его убили…

– Кого? – тихо спросил Савинков.

– Его, великого князя, Сергея, – вздрагивая худым телом, рыдала Дора.

Савинков улыбнулся и крепче ее обнял.

В это время четверо жандармов, скрутив ноги и руки Каляеву, везли его в арестный дом Якиманской части. Он старался закричать – «Да здравствует свобода!» Лицо было безобразно сине. Окровавленный, он полулежал в санях. В сознании смутно неслось происшедшее, как виденная и давно забытая картина. Каляев ощущал запах дыма, пахнувший в лицо. Мимо плыла еще, в четырех шагах, черная карета, с желтыми спицами. На мостовой лежали еще комья великокняжеской одежды и куски обнаженного тела. Потом напирала толпа. А великая княгиня металась, крича: