Ровно в четыре, после обеда, Азеф вышел из гостиницы «Россия». Ратаев сам ему отпер дверь. Но таким мрачным, как свинцовая туча, Ратаев никогда не видел сотрудника. Азеф, войдя, не сказал ни слова.

– Что вы, Евгений Филиппович? Что случилось?

– Случилось самое скверное, что может случиться, – пробормотал Азеф, проходя в комнату, как человек хорошо знающий расположение квартиры. Ратаев шел за ним. Азеф стоял перед ним во весь рост. Лицо искажено злобой, толстые губы прыгали, как два мяча, белки были красны, беззрачковые глаза налиты ненавистью, он махал руками, крича:

– Леонид Александрович! Если дело так будет идти, я работать не буду! Так и знайте! Меня ежеминутно подставляют под виселицу, под пулю, под чорт знает что!

– Да в чем же дело? Что случилось?

– Вот что случилось! – и Азеф кинул письмо. Оно начиналось «Дорогой Иван». Ратаев взглянул на подпись «целую тебя, твой Михаил».

– Гоц? – спросил он.

Азеф не ответил, он сидел взволнованный, желто-белый, похожий на гигантское животное, готовое прыгнуть.

Покуда Ратаев читал, его изумление росло. Азеф повернулся.

– Ну, что вы скажете? Видите, действия департамента уж начали выдавать меня. Этот Рубакин прямо пишет Гоцу, что я провокатор! – Азеф в злобе поперхнулся слюной, закашлялся. – Это чорт знает что! А арест Клитчоглу вы думаете пройдет даром? Вы думаете, революционеры дурее ваших дураков из департамента? – кричал Азеф. – Нет, простите, у них не пропадают документы, как пропадают в департаменте, что вы скажете об этом? Ведь у вас сидит их человек, теперь это ясно, вас мало беспокоит, что я буду за гроши висеть на вешалке или валяться дохлой собакой!

Азеф ходил вокруг Ратаева, лицо наливалось докрасна, он был страшен. Ратаев молчал, теребя ус.

– Вы полагаете, Евгений Филиппович, Гоц может поверить? Ведь он же пишет, что всё это вздор, чтоб вы не волновались. Мне кажется, вам надо только…

– Вы оставьте, что мне надо! Вы говорите, что вам надо, чтоб избегать таких промахов, разве, скажите пожалуйста, в Москве у Зубатова это было возможно? Ведь здесь такой хаос, что чорт ногу сломит. Один отдает приказ не арестовывать, другой хватает, разве так можно вести дело? Да еще за гроши, я эти гроши мирной работой заработаю. – Азеф на ходу бросил: – Не для этого я сюда шел.

Ратаев встал.

– Постойте, Евгений Филиппович, я схожу поставлю кофейку, выпьем, потолкуем спокойней, а то вы действительно на меня страху нагнали. Не так чорт страшен.

Азеф не сказал ни слова. Оставшись один, ходил из угла в угол. Подошел к окну. Окно завешено плотной занавесью. Встав за ней, Азеф глядел на пустую улицу. Ехали ваньки, шли усталой походкой люди. Азеф стоял, смотрел в пустоту улицы и решил убить Плеве. За то, что так дальше нельзя работать. За то, что Рачковский намекает провалить. За кишиневский погром.

В коридоре раздались шаги. Приняв решение, Азеф был уже спокоен. Но при входе Ратаева принял прежнее, насупленное выражение.

Ратаев вошел с подносом. Изящной фигурой напоминал о кавалерии. С чашками, кофейниками, сухарями был даже уютен. И странно предположить, что пожилой, легкий кавалерист, с подносом, ведет борьбу с террористами.

– Выпьем-ка кофейку, парижский еще, да вот потолкуем, как всяческого зла избежать. Я тут же обо всем напишу Лопухину. Милости прошу, – передавал Ратаев Азефу чашку стиля рококо с венчиком из роз по краям.

Азеф молча клал сахар, молча отхлебывал. Всё было решено. Он поставил точку, и точка стала его спокойствием.

– Видите ли, Евгений Филиппович, – говорил Ратаев, он любил самое дорогое, ароматное кофе, – вы так распалились из-за этого письма вашего Мовши, – улыбнулся Ратаев, – что я даже не возражал, а ведь, дружок, наговорили кой-чего оскорбительного. Да как же? Ну, друзья положим старые, во многом соглашусь даже, что правы. Конечно, у Зубатова никогда такого столпотворения не было. С вами, например, ряд ошибок грустнейших. Об аресте Клитчоглу я уж выяснил, это штучка полковника Кременецкого. У него есть такой наблюдательный агент, который врет ему, как сивый мерин, и они с ним, якобы, не утерпели. Всё, конечно, в пику мне делается, как вы знаете. И с пропажей документов, всё это есть. Но донос Рубакина совсем же не страшная вещь. Этого всего избежим и избежим навсегда. Обещаю, что переговорю лично с Лопухиным. И волноваться нечего, революционеры вам конечно верят и письмо Рубакина…

– Верить вечно нельзя, – сказал гнусаво Азеф, поставив чашку.

– Это вы правы, но ведь нет же никаких оснований к недоверию, есть только слухи?

– Слухи могут подтвердиться фактами, Леонид Александрович. Я бы вас просил не только поговорить с Лопухиным, но устроить и мне свидание.

– С Лопухиным? На какой предмет?

– Во-первых, хочу просить прибавки. За это жалованье я не могу работать. А потом у меня к нему будут сообщения важного характера.

– Но вы же можете сообщить это мне? – глаза Ратаева стали осторожны.

– Я хочу ему непосредственно сообщить, чтоб подкрепить мою просьбу.

– Ах так, ну, дипломат, дипломат вы, Евгений Филиппович, ну, что ж, я доложу, мое отношение к вам вы знаете, доложу и думаю, он вас примет.

– И возможно скорей. А то я уеду.

– Хорошо, – сказал Ратаев, – кофейку еще прикажете?

Азеф пододвинул чашку.

Наливая, Ратаев заговорил снова, чувствовал, что гроза прошла, и можно было переходить безболезненно к делу.

– А вот что я хотел вас спросить, Евгений Филиппович, тут стали поступать тревожные сведения. Вы же знаете наверное, что из ссылки заграницу бежал некий Егор Сазонов и будто бы с твердым намерением вернуться и убить министра Плеве.

– Ну? – недовольно сказал Азеф, как будто Ратаев говорил что-то чрезвычайно неинтересное.

– Вы его заграницей не встречали? Не знаете о нем? И насколько всё это верно?

– Не знаю, – покачав головой, отпивая кофе, сказал Азеф – как вы говорите, Егор?

– Да, да, Егор Сазонов.

– Такого не знаю. Изота Сазонова в Уфе встречал, а Егора нет,

– Так Изот его брат.

– Не знаю. Да откуда у вас эти сведения?

– Сведения, конечно, непроверенные, но как будто источник не плох, хоть и случайный.

– Ерунда, – сказал Азеф, – не слыхал.

– Но как же, Евгений Филиппович, ведь настаивают даже, что здесь есть несколько террористов.

– Здесь есть.

– Ну?

– Так что ну? Вы сами знаете, что я приехал сюда два дня тому назад, не свят я дух, чтоб насквозь всё видеть.

– Но вы же сами говорите, что есть?

– Говорю, что есть какие-то но не узнал еще кто, это кажется даже не заграничные, местные, из других городов. У меня будут с ними явки, тогда скажу.

– Да, да, это очень важно, очень важно, – захлопотал Ратаев, – а не может ли быть это подготовкой центрального акта, спаси Бог, как вы думаете?

– Не знаю пока. Но думаю, это бы я знал.

– Стало быть у вас сведений никаких решительно, кроме тех, что сообщили?

– Есть. Хаим Левит в Орле. Его надо взять. Он приступает к широкой деятельности. Взять можно с поличным. Ратаев вынул записную книжку, быстро занес.

– А Слетова взяли?

– Как писали, на границе.

– Тоже опасный. Держите крепче, – прогнусавил Азеф.

– А скажите пожалуйста, Евгений Филиппович, правда, что Слетов брат жены Чернова?

– Правда, – сказал Азеф и встал. – Стало быть я прошу, Леонид Александрович, устройте мне свидание с Лопухиным, оно необходимо, а кроме того всё выясните и переговорите, чтобы в корне пресечь безобразное ведение дел. Скажите прямо, что я не могу так работать, мне это грозит жизнью.

– Знаю, знаю, Евгений Филиппович, будьте покойны.

– Известите меня до востребованья.

– Будьте покойны. А Левит, простите, сейчас наверняка в Орле?

– Наверняка. Телеграфируйте. И возьмут. Он там еще месяц пробудет.

– Брать-то его рано, надо дать бутончику распуститься.

– Это ваше дело. Ну, прощайте, – сказал Азеф, – мне пора.

Ратаев видел, как через улицу шел Азеф. Улица была мокрая от мелкой петербургской измороси. Машинально Ратаев взглянул на часы: – в конспиративно-полицейской квартире они показывали четверть шестого.