Поля были разрисованы узорами темных чародеев, похожими на те, что теперь покрывали ее руки. Первые записи она сделала всего через несколько дней после смерти Мэкона, когда еще вела дневник.
Пустонаполненные дни-ночи / как всегда (более или менее) страшно (менее или более) ужасно / в ожидании того, что правда настигнет меня во сне / если бы я вообще могла уснуть.
Бесстрашно (более или менее) от ужаса.
Слова были мне хорошо понятны, потому что именно так она и поступала. Бесстрашно, но все глубже погружаясь в страх. Как будто ей нечего терять, но она очень боится потерять это «ничто».
Листая дальше, я остановился на дате, которая привлекла мое внимание. Двенадцатое июня. Последний день учебы.
тьма прячется и я думаю что смогу удержать ее / приглушить ее накрыв ладонью / я смотрю на руки, но они пусты / ее пальцы сжимают меня в тишине
Это стихотворение я перечитал несколько раз. Так Лена описала день, проведенный вместе со мной на озере, день, когда она зашла слишком далеко. День, когда она чуть не убила меня. Кого она пыталась удержать? «Ее»? Сэрафину?
Сколько она уже боролась с этим? Когда все началось? В ночь смерти Мэкона? Или когда она стала надевать его одежду? Я знал, что лучше убрать этот блокнот подальше и никогда не раскрывать его, но не мог противиться искушению. Читая ее дневник, я как будто снова слышал ее голос в своей голове. Это было так давно, и я так соскучился по ней. Поэтому я продолжал переворачивать страницы одну за другой, в поисках тех дней, воспоминания о которых до сих пор преследовали меня.
Например, тот день, когда мы встретились на ярмарке…
сердца смертных и страхи смертных / вот что их объединяет я отпускаю его на волю словно воробья
У чародеев воробей — символ свободы. Все это время я думал, что она пытается освободиться от меня, а на самом деле она хотела освободить меня. Как будто любовь к ней была клеткой, из которой я не мог выбраться по собственной воле.
Я закрыл блокнот. Эти слова причиняли мне боль, особенно теперь, когда мы с Леной стали так далеки друг от друга в прямом и переносном смысле.
Неподалеку сидела Ридли, уставившись немигающим взглядом в небо, на котором сияли звезды мира смертных. Впервые мы с ней смотрели на одно и то же небо.
Лив пристроилась между корней, с одной стороны от нее спал Линк, с другой — сидел я. Когда я узнал правду о том, что произошло в день рождения Лены, то поначалу ожидал, что мои чувства к Лив тут же исчезнут. Но все было не так просто, я продолжал задавать себе бесчисленные вопросы: а что бы было, если бы я не познакомился с Леной, если бы я не познакомился с Лив…
Несколько часов я просто сидел и смотрел на нее. Во сне она выглядела умиротворенной и очень красивой. Ее красота была совсем не похожа на красоту Лены. Лив напоминала солнечный день, стакан холодного молока, новенькую книгу с неразрезанными страницами. Незаметно было, как она измучена. Она выглядела так, как мне всегда хотелось себя ощущать.
Смертным. Радостным. Живым.
Перед тем как отключиться и погрузиться в сон, мне показалось, что я почувствовал это. Пусть ненадолго, пусть всего на одну минуту…
— Вставай, соня! Нам надо поговорить!
Я проснулся от того, что Лена трясет меня за плечо, улыбнулся и обнял ее. Попытался поцеловать, но она засмеялась и отодвинулась от меня:
— Нет, это не такой сон.
Я привстал и огляделся. Мы лежали на кровати Мэкона в его кабинете в тоннелях.
— У меня все сны «такие», Эль. Мне скоро семнадцать.
— Это мой сон, а не твой. И мне шестнадцать исполнилось совсем недавно.
— А Мэкон на нас не рассердится?
— Мэкон умер, ты что, не помнишь? Наверно, ты и правда спишь.
Да, я не помнил ничего, но сейчас воспоминания обрушились на меня горной лавиной. Мэкон умер. Сделка. Лена бросила меня, но на самом деле нет, ведь она здесь. У меня внутри все перевернулось, я ощутил боль утраты, вину за все, что я натворил, за то, на что она пошла ради меня. Но я взял себя в руки и спросил:
— То есть мы — во сне?
— Да.
— А кто кому снится: ты — мне или я — тебе?
— А что, есть какая-то разница? Это же мы, — ушла от ответа Лена.
— Когда я проснусь, ты исчезнешь? — попробовал я зайти с другой стороны.
— Да. Но я должна была увидеться с тобой. Только так мы можем нормально поговорить.
На Лене была моя старая мягкая белая футболка. Волосы растрепались, но она всегда казалась мне прекрасной именно в те моменты, когда сама была уверена, что отвратительно выглядит. Я обнял ее за талию и притянул к себе:
— Эль, я видел маму. Она рассказала мне о Мэконе. Думаю, она любила его.
— Да, они любили друг друга. Мне тоже являлись те видения.
— Они были очень похожи на нас, Лена, — ответил я, ощутив волну облегчения от того, что связь между нами не прервалась.
— И им тоже не удалось остаться вместе. Как и нам.
Наверняка это сон. Иначе мы бы не смогли так спокойно, почти отрешенно говорить вслух об этих ужасных вещах, которые, тем не менее, были правдой. Как будто все это происходит не с нами, а с посторонними людьми.
Она прижалась к моей груди, стряхивая грязь с рубашки. А почему рубашка в грязи? Я попытался вспомнить, но не смог.
— Что же нам делать, Эль?
— Не знаю, Итан. Мне страшно.
— Чего ты хочешь?
— Тебя, — прошептала она.
— Тогда почему это так тяжело?
— Потому что у нас все неправильно. Когда я с тобой, все неправильно.
— И это тоже неправильно? — спросил я, крепче прижимая ее к себе.
— Нет. Но это уже неважно. Неважно, что я чувствую, — вздохнула она, спрятав лицо у меня на груди.
— И кто тебе такое сказал?
— Никто, — ответила она и посмотрела на меня золотистыми глазами.
— Ты не должна идти к Великому барьеру, поверни назад!
— Я не могу остановиться. Надо узнать, чем это закончится.
— А почему ты не хочешь узнать, чем все закончится у нас? — спросил я, накручивая на палец прядь ее черных кудрявых волос.
— Потому что я знаю, чем все это закончится для тебя. — Она улыбнулась и погладила меня по щеке.
— А чем?
— Вот этим…
Она склонилась надо мной и поцеловала, ее волосы закрыли мое лицо, словно пелена дождя. Я отдернул покрывало, и она забралась под него, с готовностью погружаясь в мои объятья. Мы целовались, каждое ее прикосновение обжигало меня. Мы перекатывались по кровати, сверху оказывался то я, то она. Жар ее прикосновений душил меня, и в какой-то момент я обнаружил, что не могу дышать. Кожу жгло будто огнем, и когда я наконец, не выдержав, оттолкнул ее, оказалось, что так и есть.
Нас окружали языки пламени, поднимавшиеся высоко, насколько хватало глаз, кровать превратилась в каменную плиту. Все вокруг пылало в желтых всполохах пламени Сэрафины. Лена закричала и вцепилась в меня. Мы очутились на самом верху массивной пирамиды из ветвей и стволов вырванных с корнем деревьев. На каменной плите был вырезан круглый чародейский символ.
— Лена, очнись! Это не ты! Ты не убивала Мэкона! Ты не должна выбирать Тьму! Это все книга! Эмма все рассказала мне.
Но этот костер предназначался нам, а не Сэрафине. Мне показалось, что я слышу ее смех… Или это засмеялась Лена? Сейчас я не мог отличить одну от другой.
— Эль, послушай меня! Ты ничего не должна…
Но Лена меня не слышала. Она просто кричала. Потому что не могла не кричать.
Языки пламени поглотили нас обоих, и я проснулся.
— Итан, просыпайся! Нам пора!
Я резко сел, задыхаясь, весь мокрый от пота, и посмотрел на свои ладони — ничего. Ни единого ожога, ни одной царапины. Самый обычный кошмар. Я огляделся: Лив и Линк уже встали. Пытаясь успокоиться, я потер лицо руками. Сердце отчаянно колотилось, как будто кошмар был реальностью, и я чуть не умер. Чей же это был сон: ее или мой? Неужели у нас действительно все закончится именно так? Огонь и смерть? Сэрафина будет просто счастлива.
