Сестры говорили загадками, совсем как Эмма, а значит, им что-то известно. Они, может, и не знают, что по тоннелям под их домами разгуливают чародеи, но тем не менее…

— Некоторые поступки имеют куда более далеко идущие последствия, чем вам кажется. Так что закончим этот разговор.

Бабушка Пру оттолкнула бабушку Грейс и вышла из комнаты, напоследок добавив:

— И не тот сегодня день, чтобы плохо говорить об умерших!

К нам, шаркая ногами, подошла бабушка Грейс, я взял ее под локоть и помог присесть на кушетку. Бабушка Мерси подождала, пока стук трости бабушки Пру стихнет, и довольно спросила:

— Ну что, она ушла? У меня слуховой аппарат выключен.

— Думаю, да, — кивнула бабушка Грейс.

Сестры склонились ко мне с таким видом, будто собираются выдать код запуска ядерной боеголовки.

— Я тебе кое-что скажу, только не рассказывай своему папе, обещаешь? Если расскажешь, мы закончим свои дни в Доме, как пить дать!

Она имела в виду дом престарелых в Саммервилле — седьмой круг ада, по мнению Сестер. Бабушка Грейс закивала.

— Обещаю, папе ни слова не скажу. Рассказывайте!

— Пруденс Джейн ошибается, — зашептала мне на ухо тетя Мерси. — Абрахам Равенвуд здесь, и это так же верно, как и то, что сегодня День поминовения!

Сначала я решил, что они сошли с ума. Две престарелые дамы на пороге маразма заявляют, что видели человека, ну или существо, которое по общему мнению являлось человеком, но уже лет сто как мертво.

— Что значит «здесь»?

— В прошлом году я видела его собственными глазами. И знаешь где? Представь себе — за церковью! — Бабушка Мерси обмахивалась носовым платочком, словно ей стало плохо от одной мысли о таком богохульстве. — По вторникам после церкви мы ждем Тельму на улице, она преподает Библию в первой методистской. В общем, я достала Харлона Джеймса из сумочки, чтобы тот размял лапки — ты ведь знаешь, что Пруденс Джейн заставляет меня таскать его с собой! Но как только я поставила его на землю, как он побежал за церковь!

— Да, этой собачонке, похоже, жизнь недорога, — покачала головой бабушка Грейс.

Бабушка Мерси с опаской взглянула на дверь и продолжила:

— Ну и мне пришлось пойти за ним, ты же знаешь, как Пруденс Джейн трясется над этой собачонкой. Захожу я за церковь, и только повернула за угол, чтобы позвать Харлона Джеймса, и тут вижу его! Призрак Абрахама Равенвуда! На кладбище за церковью! Все-таки в этих новомодных Круглых церквях что-то есть!

В Чарльстоне говорят, что Круглая церковь так построена, чтобы дьявол не мог спрятаться за углом. Я как-то постеснялся говорить очевидные вещи, но вообще-то дьявол обычно преспокойно шагает по центральному проходу, учитывая особенности местных прихожан.

— Я тоже его видела, — прошептала бабушка Грейс. — Это точно был он, потому что его портрет висел на стене в Историческом обществе, где мы с девочками играли в карты. Прямо там, среди отцов-основателей, ведь Равенвуд — одно из старейших поместий в Гэтлине. Да-да, это был Абрахам Равенвуд собственной персоной!

Бабушка Мерси шикнула на сестру. В отсутствии бабушки Пру она оставалась за старшую.

— Да, это был он! А с ним — сын Сайласа Равенвуда. Не Мэкон — другой, Финеас.

Я вспомнил имя с генеалогического древа семейства Равенвудов. Охотник Финеас Равенвуд.

— Вы имеете в виду Охотника?

— Никто так не называл этого мальчишку! Они все звали его Финеас. Библейское имя, знаешь, что оно означает? — Она выдержала театральную паузу. — «Змеиный язык»!

Я охнул от удивления, а бабушка Мерси продолжала:

— Это был призрак того человека. Видит бог, нас с Грейс оттуда как корова языком слизала! Теперь я уже так бегать не смогу. С тех пор, как у меня начались осложнения после этого обморока…

Сестры любят рассказывать безумные истории, но они всегда основаны на безумных исторических фактах. Неизвестно, насколько их версия близка к истине, но в данном случае — любая степень близости была крайне опасной. Пока я мало что понимал, но если я чему за этот год и научился, так это тому, что рано или поздно мне придется узнать правду.

Люсиль замяукала, царапаясь в дверь. Думаю, она услышала все, что хотела. Харлон Джеймс жалобно скулил, забившись под кушетку. Я вдруг подумал, что эти кошка с собакой много чего насмотрелись в доме Сестер. Но не любая собака — Страшила. Иногда собака — это просто собака. А кошка — просто кошка. И все-таки я открыл дверь и приклеил Люсиль за ухо маленький красный стикер.

Если в Гэтлине и есть надежный источник информации — это люди. В такие дни, как сегодня, весь город толпится на площади в один квадратный километр. Из-за долгих сборов мы опоздали, и когда добрались до кладбища, там было уже плюнуть некуда. Сначала Люсиль отказывалась залезать в «Кадиллак», потом нам пришлось заехать в «Сады Эдема», потому что бабушке Пру понадобились цветы для ее последних мужей, но там ей ничего не понравилось, а когда мы наконец вернулись в машину, бабушка Мерси потребовала, чтобы я ехал не быстрее двадцати миль в час. Я с ужасом ждал этого несколько месяцев, и вот час пробил.

Я еле-еле тащился по уходящей вверх гравиевой дорожке к «Саду вечного покоя», толкая перед собой инвалидное кресло бабушки Мерси. За мной шла Тельма, ведя под руки бабушку Пру и бабушку Грейс. Процессию замыкала Люсиль, аккуратно ступавшая лапками по камушкам, стараясь держаться от нас на приличном расстоянии. Лакированный ридикюль бабушки Мерси болтался на ручке инвалидного кресла и все время бил меня в живот. Меня прошиб пот от одной мысли о том, что кресло может застрять в густой летней траве. Тогда у нас с Линком есть все шансы тащить бабушку Мерси обратно в машину на руках.

Мы поднялись на холм, где уже разгуливала Эмили в новом белом платье с глубоким вырезом и открытой спиной. Ко Дню поминовения все девчонки покупали новое платье. Никаких шлепок, шорт и обтягивающих маечек — только самое нарядное. Сборище напоминало семейную сходку, хотя сюда пригласили народ со всего города, что само по себе неудивительно — в этих местах, если человек не твой родственник, то он точно родственник твоего соседа или в крайнем случае — соседа твоего соседа.

— Пиво захватил? — хихикая, спросила Эмили, вешаясь на шею к Эмори.

— Кое-что получше, — подмигнул Эмори и, расстегнув пиджак, показал ей серебряную фляжку.

Иден, Шарлотта и Саванна со свитой разместились около участка семьи Сноу, расположенного в лучшем месте, на центральной дорожке. Участок был завален яркими пластиковыми цветами и херувимами. Они притащили туда даже маленького пластикового оленя, который щипал траву рядом с самым высоким надгробием. Состязание на самую пышно украшенную могилу — еще одно развлечение в Гэтлине. Это шанс доказать, что вы и члены вашей семьи, даже умершие, стоите куда больше, чем ваши соседи. Народ просто из кожи вон лез ради этого. Пластиковые венки, увитые зеленой нейлоновой лозой, блестящие кролики и белки, даже купальни для птиц. Весь этот зоопарк раскалялся под лучами солнца, только дотронься — и заработаешь такой ожог, что кожа с пальцев слезет. Больной фантазии наших горожан не было границ: чем более жалко это выглядит, тем лучше.

Мама всегда смеялась, глядя на свои любимые могилы, и говорила: «Это же настоящие произведения искусства, натюрморты, почище, чем у малых голландцев или фламандцев, ну разве что — пластиковые. Но с каким чувством сделано!» У мамы получалось смеяться над худшими традициями Гэтлина, не теряя уважения к лучшим. Наверное, поэтому она и выжила в этом городишке. Она питала особое пристрастие к крестам, выкрашенным фосфоресцирующей краской, которые светились ночью. Летними вечерами мы с ней иногда приходили на кладбищенский холм, лежали на траве и смотрели, как кресты вспыхивают в темноте, словно звезды. Как-то я спросил ее, почему ей нравится приходить сюда, а она ответила: «Это история, Итан. История целых семей, людей, которых они любили и потеряли. Все эти кресты, идиотские пластиковые цветы и зверюшки здесь лишь за тем, чтобы напомнить о тех, кого больше нет с нами. Это прекрасное зрелище, и на это стоит смотреть. На это надо смотреть». Мы с мамой никогда не рассказывали папе о вечерах, проведенных на кладбище. Это был один из наших с ней секретов.