Словно она принадлежит к другим родственникам Мэкона, стоящим под проливным дождем.

«Лена?»

Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. Со дня ее рождения, с того самого дня, когда ее левый глаз стал чуть золотистым, а правый остался ярко-зеленым, глаза Лены стали странным образом менять цвет; я такого никогда раньше не видел. Иногда они казались почти карими, а иногда — неестественно золотистыми. Сейчас они приняли скорее карий оттенок; ее взгляд был переполнен страданием и болью. Смотреть на нее было невыносимо. Мне хотелось взять ее на руки и унести отсюда далеко-далеко.

«Хочешь, возьмем „Вольво“ и уедем на побережье, в Саванну? Тетя Кэролайн приютит нас».

Я сделал шаг. Родственники Лены столпились вокруг гроба, и к ней можно было подойти, только пройдя мимо шеренги инкубов, но мне было наплевать.

«Итан, стой! Это опасно!»

Высокий инкуб со шрамом через все лицо, напоминавшим отметину от зубов дикого зверя, повернулся и посмотрел на меня. Воздух между нами задрожал, как поверхность озера, когда туда бросишь камень. Меня ударило волной, в легких не осталось воздуха, словно я получил под дых, но я ничего не мог сделать, меня будто парализовало — конечности онемели и отказывались слушаться.

«Итан!»

Эмма прищурилась, но не успела она сделать и шага в мою сторону, как женщина-суккуб положила руку на плечо инкуба со шрамом и едва заметно сжала его. Хватка ослабла, и кровь вновь прилила к рукам и ногам. Эмма с благодарностью кивнула ей, но длинноволосая женщина в плаще не обратила на нее ровным счетом никакого внимания и снова затерялась среди сородичей.

Инкуб с жутким шрамом обернулся и помахал мне рукой. Я понял его без слов.

«Увидимся в сновидениях».

Я все еще никак не мог отдышаться, но тут к гробу подошел седовласый джентльмен в старомодном костюме и галстуке-ленточке. Его глаза казались совсем темными на фоне убеленных сединой волос: он напоминал персонаж какого-нибудь старого черно-белого фильма.

— Это чародей погребений, — шепнула Эмма.

На мой взгляд, он больше напоминал могильщика. Джентльмен прикоснулся к гладкому темному дереву, и резьба на крышке гроба засияла золотистым светом, будто герб из коллекции какого-нибудь исторического музея или древнего замка. Резьба изображала дерево с раскидистыми ветвями и птицу. Внизу было вырезано солнце и полумесяц.

— Мэкон Равенвуд из рода Равенвудов, из рода Ворона и Дуба, Воздуха и Земли. Тьма и Свет, — произнес чародей, убрал руку с крышки гроба, и свет померк.

— Этот свет и есть Мэкон? — прошептал я Эмме.

— Свет имеет символическое значение. В гробу пусто. Нечего хоронить. С созданиями вроде Мэкона всегда так: прах ты, и в прах возвратишься. Обычно это происходит очень быстро.

Чародей погребения торжественно вопросил:

— Кто берет на себя священный долг отпустить эту душу в мир иной?

— Мы, — хором сказали родственники Лены, делая шаг вперед.

Сама Лена смотрела невидящим взглядом себе под ноги и не произнесла ни звука.

— И мы, — откликнулись инкубы, приблизившись к гробу.

— Так пусть он отправится с миром в мир иной. Redi in расе, ad Ignem Atrum ex quo venisti, — провозгласил чародей погребения, поднял таинственный свет над головой, и тот засиял еще ярче.

— Уйди с миром, вернись в Темный Огонь, породивший тебя, — закончил он и подкинул свет к небу.

Светящиеся капли обрушились на гроб, исчезая, стоило им коснуться крышки. Словно по сигналу, семья Лены и инкубы вскинули руки, подбрасывая крошечные серебряные предметы величиной не больше монетки, и на охваченный золотистыми языками пламени гроб Мэкона хлынул серебряный дождь. Небо изменило цвет с черного на темно-синий, предвещая скорый рассвет. Я пытался рассмотреть эти серебряные предметы, но было еще слишком темно.

— Hie dictis, solutus est. С этими словами, да обретет он свободу.

Из гроба вырвался столп ослепительного белого света. Я едва мог различить очертания чародея погребений в нескольких футах от меня, его голос перенес нас в другое измерение, и кладбище Гэтлина на мгновение исчезло.

«Дядя Мэкон! Нет!»

Вновь вспыхнул яркий свет, подобный удару молнии, и исчез так же стремительно, как и появился. Мы вернулись в круг и молча смотрели на могильный холм, покрытый цветами. Церемония закончилась. Гроб исчез. Тетя Дель крепко прижала к себе Рис и Райан, словно пытаясь защитить их.

Мэкон ушел от нас.

Лена упала на колени прямо в грязь.

Калитка у входа на участок Мэкона громко хлопнула, хотя никто до нее и пальцем не дотронулся. Для Лены ничего не закончилось. Остальные тоже не спешили расходиться.

«Лена?»

Внезапно заморосил дождь, погода все еще подчинялась Лене, ведь она — природная фея, самая могущественная из всех существующих чародеек. Она с трудом поднялась с колен.

«Лена! Ты ничего этим не добьешься!»

Шквальный ветер поднял в воздух сотни дешевых белых гвоздик, искусственных цветов, пальмовых листьев и флагов — мощные порывы сметали все, что принесли на Гэтлинское кладбище за последний месяц, вниз, к подножию холма. Пройдет более пятидесяти лет, а местные будут помнить день, когда ураган уничтожил на своем пути почти все магнолии в «Саду вечного покоя». Поразительной силы смерч налетел так неожиданно, что все присутствующие с трудом устояли на ногах. Только фигурка Лены, державшейся за надгробный камень, возвышалась над этим ужасом. От порывов ветра ее странная прическа растрепалась, волосы развевались, как плети. Она больше не казалась воплощением тьмы и теней, наоборот — Лена превратилась в единственное яркое пятно в самом сердце урагана, словно отражала золотистые отблески рассветных лучей, озарявших небо. Страшила Рэдли, пес Мэкона, прижал уши и тихонько скулил у ее ног.

«Ему бы это не понравилось, Лена».

Лена закрыла лицо руками, очередной порыв ветра сорвал навес, поломав врытые в сырую землю опоры, и вся конструкция полетела с холма. Но тут к Лене подошла бабушка и, прикрыв глаза, легонько дотронулась до щеки внучки. Как только бабушка прикоснулась к ней, ураган сразу же прекратился — Арелия воспользовалась своими способностями эмпата, на время лишив Лену ее силы, но даже она не могла забрать у Лены ее гнев. Ни у кого из нас не хватило бы сил на такое. Ветер стих, дождь почти прекратился. Бабушка убрала руку и открыла глаза.

Волосы суккуба непривычно растрепались, она взглянула на небо и сказала:

— Скоро рассвет.

Лучи проникали сквозь облака, солнце вставало над горизонтом, разбивая темноту, превращая осколки в очаги света и жизни, разбросанные среди неровных рядов надгробий. Два раза ей повторять не пришлось. Инкубы начали дематериализовываться, и воздух наполнился разрывающим уши гудением. Мне показалось, что этим душераздирающим звуком они вспарывают небо, а потом исчезают в нем. Я сделал было шаг в сторону Лены, но Эмма схватила меня за руку.

— А что? Они уже ушли.

— Не все, смотри!

Эмма оказалась права: у самой границы участка, прислонившись к выветрившемуся надгробию, изображавшему рыдающего ангела, стоял последний инкуб. Выглядел он постарше меня года на два — короткие темные волосы и бледная кожа, как у всех его сородичей. Однако, в отличие от прочих, он не дематериализовался перед рассветом. Инкуб вышел из тени большого дуба прямо под солнце, яркое утреннее солнце, и, зажмурившись, подставил лицо теплым лучам с таким видом, будто оно светило исключительно ради него.

Эмма ошиблась. Он не мог быть одним из них. Инкуб не может наслаждаться солнечными ваннами — это просто невозможно! Кто же он такой? И что здесь делает? Он подошел ближе и поймал мой взгляд, почувствовав, что я смотрю на него. В эту секунду я увидел его глаза — совсем не черные, как у инкубов.

У него были ярко-зеленые глаза, как у чародея.

Он остановился перед Леной, засунув руки в карманы, и кивнул. Не то чтобы поклонился ей, а скорее выразил уважение, в этом жесте было нечто неподдельно искреннее. Он пересек воображаемый «проход», демонстрируя настоящие южные манеры истинного джентльмена, достойные сына самого Мэкона Равенвуда. В этот момент я испытал что-то похожее на ненависть.