«Ты не можешь, но у тебя нет выбора, потому что Эмма кладет руку тебе на плечо и ведет тебя сначала в машину, потом на церковную скамью, а потом — ко всему этому сборищу сочувствующих и приносящих соболезнования. Твой взгляд останавливается на лицах людей, которые что-то бормочут, глядя тебе в глаза, но ты не слышишь ни слова, потому что внутри тебя все разрывается от крика, который заглушает все остальные звуки. Они похлопывают тебя по плечу, ты садишься в машину, и тогда оно наконец случается — потому что, если кто-то говорит, что ты справишься, значит, ты действительно справишься».

Я закрываю лицо руками.

«Итан…»

«Говорю тебе, ты справишься, Эль».

Я тру кулаками глаза и с удивлением обнаруживаю, что плачу. Включаю свет и долго смотрю на лампочку, стараясь не моргать, пока обжигающий электрический свет не высушит мои слезы.

«Итан, мне страшно».

«Я с тобой. Я тебя не оставлю».

Говорить больше не хотелось, и я продолжил борьбу с галстуком, но присутствие Лены ощущалось так же явно, как если бы она сидела здесь, в уголке комнаты. Без отца дом опустел. В холле послышались шаги Эммы, и мгновение спустя она безмолвно появилась в дверях, сжимая в руках выходную сумочку. Взгляд ее темных глаз встретился с моим, крохотная фигурка внезапно показалась мне высокой, хотя она едва доставала мне до плеча. Эмма заменила мне бабушку, которой у меня никогда не было, а теперь и маму.

Я посмотрел на стоящий рядом с окном пустой стул, куда она положила мой выходной костюм чуть менее года назад, а потом снова на висевшую над кроватью голую лампочку.

Она протянула руку, и я отдал ей галстук. Иногда мне казалось, что мысли может читать не только Лена.

Эмма взяла меня под руку, и мы пошли на вершину холма в «Сад вечного покоя». Небо так и не прояснилось; не успели мы подняться на холм, как пошел дождь. Эмма надела свое самое лучшее траурное платье, широкополая шляпа защищала лицо от дождя, но уголки белого кружевного воротничка стремительно намокали. Она приколола к нему свою любимую камею, которую надевала только по особым случаям. В прошлом году, в апреле, я уже видел ее в таком наряде, ее рука в нарядной перчатке уже поддерживала меня под локоть, помогая взойти на вершину холма. На этот раз сложно было сказать, кто кого поддерживает.

Я никак не мог понять, почему Мэкон завещал похоронить его на Гэтлинском кладбище, если учесть, как к нему относились местные. Но, по словам Лениной бабушки, он оставил четкие указания, где именно его следует похоронить. Мэкон приобрел участок много лет назад. Не сказать, чтобы семью Лены это порадовало, но с бабушкой спорить не стоило. Равенвуды должны проявить уважение к последней воле Мэкона, как любые добропорядочные южане.

«Лена? Я здесь».

«Я знаю».

Мой голос успокаивал ее, как будто я подошел к ней и нежно обнял. На вершине холма установили тент для проведения погребальной церемонии. Он выглядел точно так же, как на любых похоронах в Гэтлине. Учитывая, кем на самом деле был Мэкон, это, по меньшей мере, странно. Еще не рассвело, и я едва различал очертания предметов, казавшихся мне незнакомыми и искаженными. Древние неровные ряды крошечных надгробий у детских могил, заросшие травой семейные склепы, полуразрушенные белые обелиски, прославляющие подвиги павших в бою солдат Конфедерации, помеченные небольшими латунными крестами. Здесь был похоронен сам генерал Джубал А. Эрли: высеченный в камне генерал словно пристально следил за генералом Грином, памятник которому стоял в центре города. Мы миновали участок, где были захоронены менее известные представители рода Моултри — они жили в городе так давно, что магнолия, прижимавшаяся к ограде мягким стволом, почти вросла в камень, слившись с ним в единое целое. Священное целое. Здесь, в самой старой части кладбища, священным казалось все. Мама рассказывала, что первое слово, которое вырезали на любом старинном надгробии в Гэтлине, было слово «священный». Мы шли все дальше и дальше, глаза постепенно привыкли к темноте, и я вдруг понял, куда ведет эта грязная гравиевая дорожка. Я вспомнил, что рядом с ней, на поросшем травой склоне холма, стоит каменная мемориальная скамья, окруженная магнолиями. Вспомнил, как мой отец сидел на этой скамье, не в силах ни двинуться с места, ни сказать что-нибудь. Я понял, куда мы идем, и ноги предательски задрожали. Всего одна магнолия отделяла «Сад вечного покоя» Мэкона от могилы моей матери.

«Сплетение дорог нас разделяет». Сентиментальная строчка из еще более сентиментального стихотворения, которое я написал Лене на День святого Валентина. Сейчас, стоя на кладбище, я понял, что написал чистую правду.

Кто бы мог подумать, что наши родители, точнее, моя мама и дядя Лены, заменивший ей отца, окажутся соседями после смерти?

Эмма взяла меня за руку, подвела к участку Мэкона, который оказался внушительного размера, и шепнула на ухо всего одно слово: «Держись».

Заросший высокой травой участок Мэкона был обнесен кованой железной оградой высотой по пояс — такими оградами в Гэтлине обносили только самые лучшие участки. Иногда ограды красили в нарядный белый цвет. Калитка распахнулась, и мы прошли внутрь. Атмосфера здесь царила совершенно особенная, но ведь и сам Мэкон не был простым смертным, так что ничего удивительного.

Под черным навесом с одной стороны от резного гроба из черного дерева собрались члены семьи Лены: бабушка, тетя Дель, дядя Барклай, Рис, Райан и мать Мэкона, Арелия. С другой стороны, на приличном расстоянии от навеса и гроба, плечом к плечу стояли мужчины и женщины в длинных черных плащах. Несмотря на проливной дождь, все они оставались абсолютно сухими. Картина напоминала венчание в церкви: с одной стороны от прохода выстроились родственники невесты, с другой — жениха, и смотрят друг на друга, как на заклятых врагов.

У самого гроба, рядом с Леной, стоял пожилой мужчина. Мы с Эммой стали у края навеса. Эмма сжала мой локоть, извлекла из-под блузки золотой амулет, который никогда не снимала, и потерла его. Эмма не просто суеверна, она — ясновидящая. Многие поколения женщин в ее роду гадали на Таро и общались с духами умерших, поэтому у нее всегда находился оберег или кукла вуду на любой случай. Висящий у нее на шее амулет предназначался для защиты. Я принялся разглядывать инкубов. Струи дождя плавно обтекали их плечи, не оставляя следов. Надеюсь, они питаются исключительно сновидениями смертных. Инкубы обладали такой странной притягательной силой, что от них невозможно было оторвать взгляд, как будто ты попал в паутину или смотришь в глаза гипнотизирующему тебя хищнику. В темноте черный цвет их глаз был не очень заметен, и они мало чем отличались от самых обычных людей. Некоторые из них были одеты в стиле Мэкона — темные костюмы и дорогие с виду пальто. Парочка инкубов, одетых в джинсы и грубые ботинки, больше напоминала строителей, направляющихся после трудового дня в бар пропустить по кружке пива. Они стояли, засунув руки в карманы курток. Среди них была одна женщина — видимо, суккуб. Я знал об этих существах в основном из комиксов и раньше считал их бабушкиными сказками, чем-то вроде оборотней. Но теперь я понял, что ошибался: она стояла под проливным дождем и не намокала. Инкубы были полной противоположностью родственникам Лены, одетым в переливающиеся всеми цветами радуги плащи, которые словно притягивали к себе малейшие отблески света и преломляли его, от чего создавалось ощущение, что свет исходит от них самих. Я никогда не видел их в такой одежде. Все это выглядело крайне странно, особенно учитывая строгие правила соблюдения траура, особенно женщинами. Здесь, на Юге, таким вещам придают большое значение.

В центре всего этого безумия, у самого гроба, положив руку на крышку и будто держа Мэкона за руку, стояла Лена, в таком же мерцающем одеянии, как и остальные члены семьи, но на ней оно болталось, как на вешалке. Черные волосы гладко зачесаны назад и убраны в узел на затылке; ни единого фирменного локона не выбилось из прически. Казалось, она в полной прострации и плохо понимает, где находится и с какой стороны от прохода ей надо стоять.