— Ты наложила на него заклятие?

— Я стерла эти слова из реальности смертных. Если я не захочу показывать их кому-то, они будут видны только чародею.

— Отлично! Первый человек, которому может прийти в голову почитать твои записи, — Рис, и она чисто случайно чародейка.

— Зачем ей читать мой блокнот? Ей достаточно просто посмотреть на меня.

Рис обожала раздавать приказания и к тому же была крайне любопытна, но она — сивилла. Стоит ей посмотреть тебе в глаза, и она уже знает все твои сокровенные мысли, даже то, что ты еще только собираешься сделать. Поэтому я старался поменьше попадаться ей на глаза.

— И зачем же такая секретность? — спросил я, плюхнувшись на матрас.

— Не знаю, — грустно ответила Лена, тоже садясь. — Мне все время хочется писать. Может быть, мне кажется, что меня никто не понимает или не может понять.

— То есть я тебя понять не могу, — процедил я сквозь зубы.

— Я не это имела в виду.

— А кому еще из смертных может прийти в голову прочитать твои записи?

— Ты просто не понимаешь!

— А мне кажется, понимаю!

— Может быть, но не все!

— Я бы понял все, если бы ты хотя бы попыталась объяснить мне!

— Не получится, Итан. Я не могу объяснить.

— Дай мне блокнот, — попросил я, протянув руку.

— Ты все равно не сможешь там ничего прочитать, — скептически приподняла бровь Лена, протягивая мне блокнот.

Я открыл первую страницу. Не знаю, по чьей воле — то ли Лены, то ли самого блокнота — на странице медленно, одна за другой проявились буквы. То, что я прочитал, оказалось не очередным стихотворением и не текстом песни. Слов было немного, страницу покрывали странные рисунки, фигуры, спирали, как будто это каталог татуировок.

Внизу страницы был список:

Лена выхватила блокнот у меня из рук. На этой странице было еще несколько строчек, но я не успел их прочитать.

— Перестань!

— Что такое? — удивленно спросил я.

— Ничего, это очень личное! Ты не должен был это увидеть!

— Так почему же я все-таки увидел?

— Наверно, я неправильно произнесла заклинание Verbum Celatum. Тайное слово, — добавила она, растерянно посмотрев на меня с неожиданной нежностью. — Но это неважно. Я пыталась вспомнить ту ночь… ночь, когда Мэкон ушел.

— Умер, Эль. Ночь, когда Мэкон умер.

— Я знаю, что он умер! Конечно, умер! Просто мне не хочется говорить об этом!

— Думаю, у тебя депрессия. Это нормально.

— Что — это?

— Это следующая стадия.

— Я знаю, что твоя мама и мой дядя умерли! — в ярости закричала Лена. — Но у меня свои стадии проживания горя! Это не дневник, куда я записываю свои чувства. Я — не твой отец, и я — не ты, Итан! Мы не настолько похожи, насколько тебе кажется!

Мы давно не обменивались такими взглядами, возможно, вообще никогда. Это было поразительно: я вдруг понял, что с того момента, как я вошел в комнату, мы все время говорили вслух, ни разу не воспользовавшись кельтингом. Впервые я не знал, о чем думает Лена, а она не понимала, что чувствую я.

Но вскоре она поняла, сделала шаг мне навстречу и обняла меня, потому что я впервые заплакал при ней.

Вернувшись домой, я увидел, что свет не горит, но заходить все равно не стал. Я присел на крыльцо; в темноте метались светлячки. Мне хотелось побыть одному, никого не видеть. Откуда-то я точно знал, что Лена не услышит мои мысли. Когда сидишь один в темноте, сразу понятно, как огромен мир и как мы все далеки друг от друга. Кажется, что звезды так близко, будто можно протянуть руку и дотронуться до них, но это невозможно. Иногда кажется, что многое гораздо ближе, чем на самом деле. Я долго вглядывался в темноту и вдруг увидел, как что-то мелькнуло рядом со старым дубом во дворе перед домом. Пульс сразу участился: большинство жителей Гэтлина не запирают дверь на ночь, но я знаю множество существ, которых замок не остановит. Воздух едва заметно задрожал, как от волны жара. И тут я понял, что никто не пытается проникнуть в мой дом — просто кто-то решил сменить один дом на другой.

Люсиль, кошка Сестер, подошла к крыльцу, и в темноте загорелись голубые огоньки глаз.

— Я же говорил, что рано или поздно ты найдешь дорогу домой. Вот только ты домом ошиблась.

Люсиль склонила голову набок, словно прислушивалась.

— Знаешь, после этой выходки Сестры тебя навсегда посадят на поводок.

Люсиль посмотрела на меня таким взглядом, будто поняла каждое слово. Как будто она прекрасно осознавала последствия своего побега, но почему-то ей было необходимо уйти. Передо мной замельтешил светлячок, Люсиль спрыгнула со ступеньки, светлячок поднялся выше, но глупая кошка все равно попыталась достать его. Она отказывалась понимать, что он гораздо дальше, чем кажется. Как звезды. Как многое в этом мире.

Темнота.

Я ничего не видел, но чувствовал, как воздух уходит из легких. Вокруг все было в дыму, я кашлял и задыхался.

«Итан!»

Я слышал ее голос, но он доносился откуда-то издалека. Воздух казался мне раскаленным, пахло пеплом и смертью.

«Итан, нет!»

У меня над головой сверкнул нож, раздался зловещий смех. Сэрафина. Я знал, что это она, хотя и не видел ее лица.

Нож разрезал кожу, вошел мне прямо в живот, и я вдруг понял, где нахожусь.

Я — в Гринбрайре, на крыше склепа, и скоро меня не станет. Я попытался закричать, но не смог выдавить ни звука. Сэрафина запрокинула голову и рассмеялась. Это она воткнула нож мне в живот. Я умирал, а она смеялась. Кровь текла ручьями: из ушей, из носа, изо рта. Ее ни с чем не спутаешь — соленая, с медным привкусом.

Легкие отяжелели, словно два мешка с цементом. В ушах так сильно шумело, что через некоторое время я перестал слышать ее голос, и меня наполнило знакомое ощущение потери. Зеленое и золотистое. Лимоны и розмарин. Родной запах пробивался сквозь запах крови, дыма и пепла. Лена.

Я всегда думал, что не смогу без нее жить. Что ж, теперь мне и не придется.

— Итан Уот! Почему я до сих пор не слышу шума воды в душе?

Я проснулся весь в поту и подскочил на кровати. Засунул руку под футболку и пробежал пальцами по коже. Крови не было, но чувствительность в том месте, где во сне в меня вошел нож, повысилась.

Я стянул футболку и уставился на ломаную розовую линию. По низу живота тянулся длинный шрам, похожий на след от колотой раны. Он появился ниоткуда, от раны, нанесенной мне во сне.

С той единственной разницей, что он был настоящим и болел. Такие сны не снились мне с дня рождения Лены, почему же они вдруг вернулись? Когда-то для меня было обычным делом просыпаться и обнаруживать, что простыни испачканы в грязи или что я надышался дыма, но я впервые проснулся от боли. Я попытался стряхнуть с себя это ощущение, повторяя, что этого на самом деле не произошло, но живот все равно сводило. С тоской взглянув в открытое окно, я подумал, как было бы здорово, если бы Мэкон украл окончание этого сна! Мне хотелось, чтобы он оказался рядом, и не только по этой причине.

Я закрыл глаза, попытался сосредоточиться и позвать Лену, хотя прекрасно знал, что ничего не выйдет. В последнее время она постоянно отгораживалась от меня.

Снизу донесся голос Эммы:

— Если ты вознамерился опоздать на последний экзамен, будешь сидеть на сладких кукурузных лепешках в своей комнате все лето! Даю слово!

С тех пор как Люсиль Бэлл неожиданно нарисовалась на моем крыльце, каждое утро она сидела на кровати и смотрела на меня. Я отнес ее бабушке Мерси, но на следующий день она появилась на пороге нашего дома. После этого бабушка Пру убедила сестер, что Люсиль дезертировала, и кошка переехала жить к нам. Меня удивило, что Эмма согласилась впустить Люсиль в дом, но у нее на то были свои причины.