Новички, принявшие на свои плечи часть нашего груза, позволили отряду итти быстрее. Только одна пятерка, в которой находился Седельников, все время тащилась в хвосте и замедляла движение остальных.

Мне было жаль терять Седельникова. Инженер-механик по образованию, он мог быть очень полезен в диверсионных операциях на железных дорогах. На привалах я присматривался к нему. Культурный, исключительно живой, но всегда выдержанный, с размеренными движениями, он умел располагать к себе людей. Из него получился бы неплохой командир, Я знал, что он был призван в армию в июле 1941 года, участвовал в нескольких крупных сражениях в качестве рядового бойца-автоматчика.

Пропустив мимо себя отряд, я подошел к Седельникову, чтобы поговорить с ним откровенно.

— Ну, инженер, как шагается? — спросил я его.

— Стараюсь не отставать, товарищ командир, — ответил он бодро и невольно поморщился, ступая на больную ногу.

А что у вас с ногой? Открылась рана?

— Нет, другое.

— Что же?

— Это длинная история, товарищ командир.

— А вы расскажите. За разговором-то легче будет итти.

— Вы помните ожесточенные бои в районе Витебска в сорок первом году? — спросил Седельников.

Я утвердительно кивнул головой, и он продолжал:

— Вот там я попал в плен. Горсточка автоматчиков, оказавшихся в окружении, отбивалась от целого батальона гитлеровцев и от их танков. Большинство погибло, часть наших, в их числе и я, оказались за колючей проволокой. В лагере военнопленных наша группа автоматчиков слилась с пленными с других участков фронта. Много там было и подозрительных лиц, явно подосланных гестапо. Они заводили разговор с наиболее простодушными бойцами на всевозможные темы семейной и боевой жизни. Устанавливали автобиографию простаков, а затем уже как близкие знакомые выкачивали от них все, что им известно о своих частях и товарищах по оружию. Так незаметно они выявляли командно-политический состав, коммунистов и комсомольцев среди пленных. Что делали гитлеровцы с такими людьми, вы сами знаете. Я понял, что не сегодня-завтра гестаповцы от кого-нибудь все равно узнают, что я комсомолец и кандидат партии, и меня ждет мучительная смерть. Я решил немедленно бежать. Ну вот. Когда нас погрузили в товарные вагоны, забили наглухо и повезли на запад, ночью я проломал стенку, подгнившие доски плохо держались на гвоздях, — и выбросился из теплушки на ходу поезда. При падении обо что-то сильно ударился и сломал левую ногу. Не помню, как и добрался до одного домика в лесу, в нескольких километрах от линии железной дороги. Хозяева-поляки оказались очень хорошими людьми. Выдавали меня за дальнего родственника, лечили. Лежал я у них с ногою в лубках недели две, стал понемногу ходить. Да вот рано, видать, с постели поднялся. Хотелось поскорее пробиться к своим. Отстаю немного…

— А вы знаете, что мои командиры имеют приказ живыми отстающих не оставлять? — спросил я прямо и взглянул в лицо своему собеседнику.

— Нет, не знаю, — ответил сконфузившийся Седельников.

— Теперь вижу: не знаете. А мне каждую ночь докладывают, что вы отстаете и движение отряда из-за вас задерживается.

— Это верно, я немного задерживаю движение отряда…

— Так как же нам быть? Ведь худо будет, если вы не сможете преодолеть весь намеченный путь. Может быть, попытаться найти в деревне надежного человека и оставить вас у него на время?

— Что вы, что вы, товарищ командир?! — взмолился Седельников. — Нет, лучше смерть, чем очутиться опять в лапах оккупантов. Я постараюсь пересилить все боли, но отставать больше не стану. Даю вам слово!

Мне хотелось верить Седельникову. Этот уроженец далекого Туруханского края, потомок политического ссыльного, видимо, был вынослив и способен на любой подвиг.

На третьи сутки нашего пути через Налибокскую пущу мы узнали от местных жителей, что в южной части лесов находится база крупного партизанского отряда капитана Цыганкова. Этот отряд назывался бригадой имени Сталина, был хорошо вооружен и проводил активные операции против гитлеровцев.

Прежде не раз доводилось нам слышать:

«Куда теперь? Ноябрь… В лесу ни крова, ни продуктов. Впереди крещенские морозы…

В Сосновку снова сделали наскок… Людей имают, под замком в нетопленых вагонах везут в Германию на работы… Нескольких расстреляли здесь… А куда податься? На дворе январь!..»

В феврале — марте слышалось уже иное:

«В Рудне каратели споймали одного Пахома хромыша… Все парни, мужики, девчата поутекали в лес и поховались…»

Осенью это говорилось шепотом, зимой вполголоса, по мере приближения весны — полнозвучно, а когда стаял снег, люди об этом стали говорить, открыто восторгаясь.

«…Хороший партизанский отряд у леса — это хозяин над деревней… — говорил нам пожилой крестьянин. — Нас реже навещают оккупанты, всякая нечисть прячется в кусты, дышать становится вольготнее».

Население белорусских сел и деревень в сорок втором году не было таким беззащитным, как с первых дней прихода оккупантов. Кому опасность угрожала, выходили в лес под защиту партизан, многие начинали борьбу с оружием в руках.

Население Налибокской пущи понимало это и говорило с достоинством о своей Сталинской бригаде.

У нас не было времени да и особой необходимости устанавливать связь с этой бригадой. Кроме того, это могло навести на наш след карателей. Если здесь были активно действующие партизаны, то где-нибудь поблизости должны были быть и карательные отряды, стремившиеся ограничить действия партизан, локализовать их, не выпускать из района базирования. Это мы знали хорошо по собственному опыту. А при выходе из Налибокской пущи нам предстояло пройти примерно около тридцати километров безлесного пространства, за которым снова начинались большие Столпецкие леса.

Темного времени в течение суток было не больше пяти часов, поэтому переход этот мы должны были совершить с большим напряжением Было решено выйти из леса засветло. Но тут у нас снова возникло осложнение. Посланная в деревню за продуктами пятерка бойцов, во главе с воентехником Сивухой, приставшим к нам в числе тройки в районе нашей старой границы, задержалась и явилась с опозданием на сорок минут.

Я объявил перед строем строгий выговор с предупреждением недисциплинированному воентехнику Сивухе, возглавлявшему эту группу. Однако факт совершился. Оставаться на дневку вблизи населенного пункта, после того как наши люди показались в деревне, было весьма рискованно.

Мы выходили с большим опозданием. Но если бы даже мы вышли вовремя, нам пришлось бы итти очень быстро, чтобы за ночь успеть переправиться через реку Сулу и на рассвете укрыться в лесу. Теперь же мы, построившись, по обыкновению, цепочкой, едва не бежали, Я шел впереди. Брынский — замыкающим. Ночь была светлая, поле серело в легком сумраке. Топот многих ног гулко раздавался на шоссе. Нервы у всех были напряжены до крайности прислушиваясь к дыханию бегущих, я подумал о том, что надо бы дать им передохнуть и перекурить, но поле было ровное, ни кустика, ни канавки. Слева затемнела небольшая лощинка. Я скомандовал по цепочке, и люди ускорили бег. Сворачивая за мной в лощинку, они с бегу падали на землю и принимались жадно курить, уткнувшись лицом в землю и пряча в ладонях огоньки цыгарок.

Пока бойцы отдыхали, я с ординарцем поднялся на небольшую высотку и оглядел местность, На востоке чуть брезжило, в воздухе поднялось легкое веяние, предвещая скорый рассвет. Впереди виднелась небольшая полоска кустарника, за ней лентой вилась Сула, а на том берегу темнели леса Мы были почти у цели. Я вернулся к отряду и негромко скомандовал подъем.

Не успели мы отойти от лощинки и полкилометра, как за нашей спиной раздалось несколько винтовочных выстрелов. Нам не оставалось ничего другого, как ускорить шаги. Я повел людей кустарниками рядом с шоссейной дорогой. Влево от нас на обрыве мелькнул небольшой костер Я решил было обойти его слева. Но от костра снова захлопали винтовочные выстрелы, и трассирующие пули протянули цветные ленты в предрассветном сумраке. Стреляли не по нас, а только в ту сторону, куда мы двигались.