— Товарищ командир! В гестапо дознались, что их агенты побиты в нашей деревне…

— Что ты говоришь!.. Как? Через кого?

— Завтра или послезавтра прибудет отряд карателей. Вот и записка от Лукаша, — подал он Ермаковичу бумажку.

— Надо просить оружие и людей у Бати, чтобы бой дать, — сказал человек в дубленке.

А стоявший с ним рядом обладатель козлиной бородки проканючил:

— Товарищ командир, прошу разрешить выехать в Сосновку денька на три, к дохтуру нужно… Колики вот здесь, под грудью появились. Да и жена расхворалась, не поднимается.

— Ну, у этого опять закололо, — усмехнулся ополченец в треухе.

Ермакович поглядел на всех троих и строго сказал;

— Только не паниковать!.. Идите по хатам и никто никуда… Ожидать приказа, Да дежурство нести неослабно.

— Что же это такое, хреста на вас нету… Смотрите, люди добрые… Не умирать же человеку на ногах стоючи, — забормотал тщедушный ополченец, стараясь вызвать сочувствие у часового.

Тогда ополченец в треухе взял мужичонку за рукав и повел его по дороге, подталкивая:

— Ну, иди же ты, иди, коли приказ имеешь…

— Все нутро вымотал, — сказал человек в дубленке, обращаясь к Ермаковичу. — И какой толк возиться с ним, если он стоя умирать боится. Дали бы приказ, я бы его лежа успокоил.

Я стоял неподалеку, в стороне, и думал о том, что предпринять для опасения деревни. Войдя в хату, я взял у Ермаковича бумагу. Записку писал наш человек из полиции. В ней сообщалось:

«Вчера в полиции района узнали, что агенты гестапо исчезли в вашей деревне. Сообщил тайный полицейский Коржик, из Сосновки, к которому два последних гестаповца заходили, когда направлялись к вам. Завтра ожидают майора гестапо из области. Карательный отряд может быть послезавтра…»

— Это Степан доносит? — опросил Дубов.

— Он, — ответил Ермакович.

— Положение серьезное…

— По-моему, — сказал командир ополченцев, — нужно разрешить людям разъехаться по деревням. Гитлеровцы, ясно, деревню и так и этак опалят. Зато народ хоть уцелеет и с наступлением тепла в лес выйдет…

— А мне кажется, — сказал Дубов, — нужно взять за жабры Коржика и заставить его опровергнуть сделанное им донесение. Он нас боится, знает, что мы не немцы — везде найдем. И если его поприжать, то он выдаст нам подписку и все предпримет, чтобы спасти свою шкуру. А трупы можно перепрятать у него в огороде, кому-нибудь из своих поручить их обнаружить и сообщить в гестапо.

У меня не было уверенности, что Коржику поверят и не начнут расправы. А для выполнения всего плана нужно было два-три дня, которых у нас не было.

— Я предлагаю Тимофею Ермаковичу немедленно отправить в наш семейный лагерь жену и дочку, а самому «сбежать» к нам на центральную базу. Командиром же группы вместо Ермаковича оставить Алексея Фомича Березкина, — высказал я свое решение.

— И?.. — спросил Дубов.

— И доложить в гестапо, что деревне удалось раскрыть «преступление».

Все помолчали.

— Ну, я вижу, у вас возражений нет. Ступайте за Березкиным.

Ермакович переглянулся с Дубовым и, довольный, пошел исполнять приказание. Вскоре он вернулся с Березкиным — ополченцем в заячьем треухе.

— Вот что, Алексей Фомич, — сказал Березкину Дубов, — тебе мы поручаем ответственное задание. Сейчас же собирайся и поезжай в район, доложи коменданту полиции о том, что агенты гестапо побиты в вашей деревне Ермаковичем.

Березкин недоуменно посмотрел на Дубова, потом на Ермаковича. Но Ермакович улыбался.

— Ну, а как же мы без командира? — смутился Березкин.

— Командиром назначаем тебя. Иначе тебе этого и не поручали бы, — сказал я.

И тут же, написав несколько слов на листе блокнота, добавил:

— Вот тебе приказ о назначении. Объявите его вместе с Ермаковичем. Затем, не теряя времени, ты — в район, а Тимофей кое-что здесь подготовит и сбежит к нам в лес… Все ясно?..

Потом события развернулись так.

Березкин отправился в гестапо, а Ермакович в своей хате навел тот беспорядок, какой обычно оставляют при побеге, и уехал в лес со своим семейством.

Что переживали в тот день жители деревни — можно судить по рассказу бабки Василисы.

— Ух, и длинный же был энтот день! — говорила она. — Фашисты-то и не за такую провинность поселения жгли, а жителей всех начистую убивали. Ну, скажем, стрельнул где по них кто поблизости от деревни, али как… А тут ведь четырех… Своими глазами видала и кровь ихнюю поганую подмывать ходила. А когда мы услыхали, что гестаповцы-то нашего Алешеньку не отпустили и порешили к нам в деревню приехать — уж такие страсти на нас напали… Надела я на старика новую рубаху, а сама насыпала целое ведро высевок и раз их Пестравке — коровке своей. До этого ей все по горстке давала, а тут думаю — пусть пожует досыта перед последним концом… Да и я ли так убивалась одна? Лушка Митряева, так та свою десятилетнюю Нинку на руки взяла да как грудную к себе и прижимает. Ну, в общем, конец, думали. А вишь, так не получилось. Бог миловал. Видно, объегорили их наши-то…

Автомашины с ходу остановились на улице. Полицейские прибыли на большом грузовике, в закрытом кузове, солдаты — в автобусе, начальство — на легковой. На окраинах деревни появились часовые с автоматами, в касках.

Майор гестапо Фогель и комендант полиции Драч направились к хате Ермаковича. Позади следовало несколько немцев и полицейских, впереди — Березкин.

— Ну, ты, осел, чего уши-то развесил! — прикрикнул Драч на Фомича, который остановился на пороге, пораженный картиной хаоса.

— А ну-ка, переложи подушки… Открой шкаф… Закрой… Сядь на постель… Встань! — приказывал Драч Березкину.

— Заходите, господин майор! Здесь все в порядке, — крикнул комендант через дверь, убедившись, что хата не заминирована.

— Здесь б иль бандит, который бежаль бистро? — произнес гестаповец на ломаном русском языке, войдя в комнату.

— Господин майор! Разрешите доложить коменданту, — обратился один из двух полицаев, вошедших в хату после обыска во дворе.

— Фогель брезгливо отвернулся и молча начал осматривать бревенчатые стены.

— Господин комендант, двор обследован, обнаружено: одна корова, одна свинья, одиннадцать кур и петух двенадцатый, — отрапортовал полицай.

— Еще, господин комендант, на погребце… — начал второй. Но первый так сунул ему кулаком в бок, что тот хмыкнул и умолк на секунду. — Еще, господин комендант, на погребце… — оправившись, продолжал он, но снопа запнулся от удара под ребро.

— Майор как-то неестественно откашлялся и возмущенно зашагал по комнате, с хрустом сжимая пальцы рук. Драч же так хватил в челюсть полицая, что тот стукнулся затылком о косяк двери и уже больше рта не открывал. А второй, воспользовавшись этим, сообщил, что на погребце обнаружены кадка сала, корзина яиц и горшок с маслом.

— То, что полицаи докладывали об этом при Фогеле, настороженно слушавшем, взбесило коменданта полиции.

— Вон отсюда, болваны! — взревел он на полицаев и, указывая на Березкина, спросил: — Господин майор, этот нам тоже больше не нужен?..

— У меня есть несколько вопрос!.. Скажить, как ви установиль, что козяин этой хат совершиль бандитский поступка? — спросил майор у Березкина.

— Вчера я увидел во дворе Ермаковича серую лошадь, — сказал спокойно Березкин, — этого коня я видел раньше у полицейских. А от бургомистра волости слышал, что где-то здесь поблизости исчезли полицейские вместе с лошадью. Я — к мужикам. Ну, а у нас народ какой: чаво да каво? А он, этот Ермакович, наверное, сметил да на паре коней из ворот и за деревню. Ну мы: де-ер-жи-и, де-ер-жи-и!.. А в деревне-то и дробовика нет. Нечем в спину плюнуть… Вот так и ускакал, проклятый… Ну, а я тотчас же к вам с заявкой.

— Может ступайт, — безразлично бросил гестаповец.

— Ротозеи, целой деревней задержать не смогли, — проворчал вслед Березкину комендант полиции.

— Слова этот мужик есть большой доля правда. Он говориль не так, как твой полициант докладываль результат обиск, — заметил майор и тоном приказа добавил: — Масло, яйки доставляйт моя квартир… Хата палит костер. Деревня оставляйт покой.