Мы обходили все их засады. Наши люди в деревнях имели много способов извещать нас об опасности, не выходя даже за околицу. Каратели пытались всячески предупредить возможность общения с нами жителей деревень, но им это не удавалось. Прибыв в село, они не разрешали гражданам выходить из него. Но не могли же они помешать тому, чтобы где-нибудь во дворе, в котором они расположились, повернулась скворечница дверцей в другую сторону или приставленный к сараю длинный шест оказался перенесенным на другое место. Нас информировали граждане не только тех деревень, где останавливались гитлеровцы, но и тех, через которые они проходили. Население деревень, местечек, блокированных оккупантами, прибегало к различным условным знакам, наряжало вестовых, и через них мы точно знали, что делает и что собирается делать враг.
С нами были все советские люди, ненавидевшие иноземных захватчиков. Нас во-время предупреждали и помогали нам выйти из трудного положения наши советские граждане. Мы представляли советскую власть на оккупированной врагом территории.
Разрушив однажды оставленные нами землянки, немцы бахвалились: «С партизанами теперь покончено». Но наши люди подсмеивались над врагом, так как знали, что мы не только в землянках, но и всюду. И деревня, и лес были партизанскими, и те, что жили в деревнях, всюду вредили гитлеровцам и ожидали приказа о выходе в лес.
Насмерть перепуганные полицейские и сбившиеся с толку каратели вскоре вынуждены были признать, что мы уцелели и причиняем им большие неприятности. Некоторые из них вынуждены были заявлять уже другое: «Этих партизан не ноги, а черти носят. То они здесь, то там. Они везде и нигде. Удивительно, как они могут всюду успевать и все знать. От них никуда не скроешься. У них и радио. Их информирует Москва».
Наша центральная база с ноября переместилась в гущу лесных массивов березинских болот. Вспомогательные же наши точки размещались далеко на периферии трех районов. Кроме того, во многих местах находились сотни наших людей-одиночек.
Зная о расположении немцев, их намерениях, мы действовали внезапно и с такой решительностью, что они ничего не могли нам противопоставить. Базируясь все время под боком крупных карательных отрядов, мы проскакивали ночью или в непогоду в таких местах, где нас не ожидали. Дневали мы на промежуточных базах, появлялись сразу в нескольких деревнях, раскрывали амбары, раздавали хлеб населению, уничтожали тайных и явных полицейских и уезжали. Гитлеровцы считали, что нас в десятки раз больше, чем было на самом деле.
К фашистским комендантам поступало много заявлений от населения о действиях партизан. Доносили тайные и явные полицейские. Жаловались на нас и по нашему же указанию связанные с нами люди. В своих заявлениях они просили защиты от вездесущих «московских агентов». И когда им удавалось «вымолить» карателей для облавы и прочесывания леса, нас вовремя ставили об этом в известность и совместно с нами решали, в какой лес вести фашистов, где и какие «наши» следы им показывать.
На нашей стороне немало было и бургомистров, полицейских и старост. Одни поступили на эту работу с нашего ведома и согласия, других мы вербовали, беря от них подписку, что они будут работать на нас. Тех, кто изменял и переходил к оккупантам, мы убирали.
Трепетали подлые душонки предателей. Не спалось спокойно и гитлеровцам.
В течение первой военной зимы против нас было выставлено в поселке Веленщина восемьсот отборных эсэсовцев. Постоянный гарнизон численностью до батальона находился в Краснолуках. Гитлеровцы все время стоили в Лукомле, Волосовичах, Ляховичах и в других местах.
Фашистское командование понимало, какую угрозу могло представить партизанское движение летом. Маленькая война должна была превратиться в большую. И поэтому оно зимой не жалело войск, чтобы покончить с нами до весны.
В то же время гестапо широко использовало метод шантажа и провокаций. Но в этот давно известный способ борьбы реакции с революционным народом гитлеровцы не внесли ничего нового, оригинального. Просто набрали разный сброд, проинструктировали его на скорую руку, переодели шпионов в старую красноармейскую форму и разослали по деревням. Эти агенты гестапо выдавали себя за бежавших советских военнопленных, добивались, чтобы население помогло им установить связь с партизанами. Все это было шито белыми нитками и вызывало у людей лишь улыбку.
Однако некоторым агентам гестапо удавалось обмануть неустойчивых одиночек и начать готовить черные списки на граждан, подлежащих изоляции.
Таких агентов мы быстро убирали, и в гестапо опять терялись. Работает осведомитель, информирует: «Все в порядке. Денька через два приеду — доложу. Карательный отряд готовьте. Опасности для себя пока не вижу…» И вдруг бесследно исчезает. Наши белорусские крестьяне, вроде Ермаковича, проявляли при этом такие способности, так запутывали дело с загадочным исчезновением фашистских агентов, что гестапо начинало искать виновников среди полицейских и своих агентов.
Таким образом, и этот фашистский прием провалился с позором. Едва ли не в каждой деревне у нас были свои люди, и это помогало нам при смелых действиях быть неуловимыми.
Вспоминается, как в одну из темных зимних ночей мы на восьми подводах въехали в деревню Годивля. Нигде не задерживаясь, подкатили прямо к окладу зерна. Старик, охранявший склад, был немедленно послан сзывать народ, а мы мгновенно сбили замки и забрали нужное нам количество хлеба. Колхозники, предупрежденные сторожем, сбежались к амбару. Бойцы широко распахнули двери: берите кто сколько хочет! Склад опустел в какие-нибудь полчаса, а мы, прихватив пару лошадей, скрылись.
Деревенская устная «газета» на другой день разнесла по округе слух, что через Годивлю проходила Красная Армия с танками и опустошила немецкие склады. Лепельское гестапо, несомненно, поняло, что это были мы и не на танках, а на санках. В Годивлю прибыл отряд карателей в пятьдесят человек. Наиболее рьяным «агитаторам» гестаповцы отсыпали гуммов (резиновых палок), потом собрали полицейских со всего района и, разбив их на несколько групп, бросились разыскивать нас по разным направлениям. Одна часть карателей напала на наш след и на другой день нагрянула в деревню Заборье, где мы также успели очистить немецкий оклад и провели остаток ночи у председателя колхоза Зайцева. Немцы кинулись прежде всего к нему.
Но Зайцев, как и его покойный брат, был человеком весьма сообразительным и находчивым. Он подтвердил, что в деревне были партизаны, взломали склад, забрали все зерно и, точно, ночевали у него, у Зайцева, и сам он целую ночь был под арестом, ему никуда не разрешалось выходить. «Что ж поделаешь против вооруженных людей с голыми руками?» — говорил председатель колхоза и обстоятельно описывал, сколько нас было и как мы были вооружены. Он преувеличил количество партизан по меньшей мере в десять раз и, будто бы не зная, что такое автомат и ручной пулемет, показывал, что у каждого партизана была короткая винтовка с толстым стволом и с кругом, а у каждой подводы стояло ружье на ножках со «сковородкой». «Подвод было сорок или пятьдесят, считать-то я не мог, до ветра выводили под оружием, — врал председатель колхоза, — говорят, в каждой хате человек по десять стояло. Уж вы будьте милостивы, добрые паны, не оставьте нас без защиты. Они, проклятые, в ночь вернуться к нам собирались».
Немцы проверили слова Зайцева кое у кого из колхозников. Все были так или иначе замешаны в разгроме склада, у каждого из них дома лежало по мешку-другому «немецкого» зерна, — и мужички врали с упоением: нету, дескать, от партизан никакого спасения, ночь на двор, и они во двор. И все, как один, просили: не оставьте, мол, защитой, ночуйте; да хозяйки, мол, уже растапливают печи, чтобы жарить и печь угощение. Фашистам стало не по себе от «русского гостеприимства», и они, отказавшись от обеда, ускакали в Волотовку. Однако и в Волотовке мы успели побывать и оставить свои инструкции. Председатель колхоза Азаронок нарисовал карателям ту же устрашающую картину, что и Зайцев, и так же стал упрашивать карателей остаться на ночь для защиты деревни от партизан.
