Остров Рэ[13] Был остров Рэ пустынен и горяч. Индиго много, много яркой охры. Две девочки-подростка в красный мяч Играли на песке тугом и мокром. Отлив журчал, как тихий разговор, И на песке разбрасывал ракушки. А рядом — форт. Остались до сих пор Немецкие заржавленные пушки. По влажному упругому песку, Солёным ветром, морем, солнцем полный, Я шёл на дальний мыс, открытый волнам. Простор и даль меня всегда влекут. Ты долго взглядом пристальным следила За силуэтом, тающим вдали. Когда ж вернулся я — ты удивилась, Как резкий ветер кожу опалил. И ты, смеясь, сказала, что тебя Обуревают грешные желанья. У ног твоих в песок зарылся я В бездумном и блаженном созерцанье! ДУБРОВНИК
I. «На скалах белых и крутых…» На скалах белых и крутых Цветут мимозы и шиповник. Пятнадцать башен боевых На стенах стерегут Дубровник. Отсюда даль лесных долин Видна мне. Сумрак и прохлада. Спускается с вечерним стадом К долине рослый славянин. А далматинские матросы Свернули смоляной канат. И медленно поплыл в закат Корабль большой и остроносый. И чайка на крыле скользит В адриатические воды. А в небе рвётся и летит Густой и чёрный дым свободы. II. «Синяя прорезь окна…» Синяя прорезь окна — Монастырь святого Франциска. Смотрит на нас с полотна Средневековый епископ. В зарослях тёмных колонн Чьи-то согбенные плечи. У розоватых мадонн Плавятся жаркие свечи. Память камням отдана — На полустёртых плитах Гордые имена Нобилей именитых. Рядом идём по траве Вдоль колоннады длинной. В тёмно-зелёной листве Зреющие апельсины. И водоём из камней. В синем эмалевом глянце Тонут — полёт голубей И капюшон францисканца. Этакую тишину Кто же им дал в утешенье? Мы подошли к окну С башенной синей тенью. Там, за стеною, простор, Город и белые башни. Синяя линия гор, Рокот прибоя всегдашний. Готовясь в далёкий путь, Дымят пароходные трубы. Коснулась груди моей грудь И ты приблизила губы. Вместе следим без слов В солнечном озаренье Перистых облаков Медленное движенье. Албания Суровых скал застывший строй. К подножью их взбежали ели. Рыжеет снег в тени ущелий — Там вечный холод и покой. Иду тропинкою кремнистой И буки шелестят листвой, Голубизной предельно чистой Апрель ликует подо мной. Гремят овчарки, надрываясь, Там пастухи стада пасут. И с дальними перекликаясь, Горланит звонко арнаут. Счастлив, кому судьба послала Такие бедствия и сны. Счастлив, кого она бросала В юдоль изгнанья и войны. Вне всяческих благополучий Не стал ли мир для нас светлей? Мы сами — проще и мудрей, А наша жизнь полней и лучше? «Сегодня месяц тонок и двурог…» Сегодня месяц тонок и двурог. Ловец играет в чаще «Смерть оленя». Валторны звук прекрасен и высок Над позднею зарёй осенней. Ещё вчера дождём шумело лето. И вот ты рвёшь осенние цветы. Не притворяйся, друг, грустишь и ты О том, что не хватает в жизни этой Высокой нежности и теплоты. Медонский лес. «Помню всё — бережно складывал…» Помню всё — бережно складывал На самое дно души — Запах крови, полей и ладана, Всё, что думал, верил, вершил. Ничего не забыл, не растратил — Дотащил к чужим берегам. Столько было рукопожатий, Поклонялся стольким богам. Эй, прохожий, может быть, нужно? Хочешь, весь этот хлам отдам? Только б стать опять неуклюжим И тоскующим по лесам. В блеске, в гуде парижских улиц Двадцативосьмилетний старик, Бледный, худой — сутулюсь В вечно поднятый воротник… Париж, 1928. Олеся Вышла встретить путника к воротам, Взмыленную лошадь увела. А потом с улыбкой и охотой На столе вечерю собрала. Сразу же, как заглянул я в очи, Так тебя за плечи и обнял. И остался на три дня и ночи. На дворе в то время март стоял. Вечером на стол ложились карты. Оплыв ада сальная свеча. За окном украинского марта Чернота и звёзды по ночам. Короли, тузы, валеты, дамы О судьбе рассказывали мне. А забрезжит за оконной рамой — Мы раскидывались в жарком сне. Лучше сердца своего не трогай — Ненаглядного не уберечь! Нагадай мне дальнюю дорогу, Неожиданную радость встреч. 1928. вернуться Стихотворение, скорее всего, посвящено Раисе Миллер, подруге Ю.С. по эмиграции. Она несколько раз приезжала к нему в Алма-Ату. |
