«За всё, за всё спасибо…» За всё, за всё спасибо… За трепетное, тайное волненье, Не знающее тяжести годов, За молчаливое недоуменье, Что вспыхивает в мгле твоих зрачков, За взгляд внимательный, чуть исподлобья, Из-под разлёта бархатных бровей, За то, что для меня ты вся сияешь новью, Как светлый образ родины моей, За то, что говоришь: «А мне не стыдно!» И хочется бродить нам до утра. В вечерний час так дивна, так завидна Судьбы невероятная игра. «Как удивительно и странно всё, Я никогда бы не могла поверить…» «Я вижу гаснущие облака…» Я вижу гаснущие облака, Я чувствую касанье ветра. Он над землёй их гнал издалека, Недосягаемые километры! Душа моя, летишь, летишь и ты, Куда, каким гонима ветром? О, если б ринуться бы с высоты, О, если б рассказать о не пропетом. Обрушиться бы золотым дождём На чёрствую, сухую землю. И музыка — о чём она, о чём? — Которой разрываешься и внемлешь… «…Гнусный образ — с кровавым клинком чрез века…» …Гнусный образ — С кровавым клинком чрез века (Через тысячелетья! Всегда и всегда!) Атакующий всадник летит на коне: — Символ смерти — не жизни — И рубит рука… Почему же тоска наяву и во сне? — Мне мерещится мир Не такой, как вчера. Занимается утро, Весеннее утро: — Символ жизни, не смерти — Доброты и добра. 1970, больница «Я проиграл жизнь. Я воевал когда-то…» Я проиграл жизнь. Я воевал когда-то, Но не зарезал никого И не казнил. В роду прапрадеда и деда — все солдаты. Отец — отменно воевал И ревностно служил. Как билось сердце мальчика-кадета, Переполнялось гордостью к отцу, Когда драгуны в касках и колетах Галопом проносились по плацу. «Марш-марш!» и батарея номерная Густую пыль вздымала на ветру, И «справа по местам» прислуга боевая За пушками скакала на смотру. Как снова билось сердце при известье: Россия вновь идёт войной. И на груди отцовской белый крестик, Темляк георгиевский на шашке золотой. Как билось сердце после сорока, Во Франции, когда война настала. И тайная подпольная строка О позывных советских сообщала. Сквозь слёзы взрослые, тоску и радость, В квартире ночью лампы потушив, Прикрывши плотно ставни, слушали в тиши «Информбюро» о славе Сталинграда. Полвека тяжелел уставший стан, А сердце плавилось восторгом неизменным, Когда в кино мне даровал экран На Красной площади парад военный… И вот пришло теперь, совсем под старость, Иное виденье людских путей. Мысль о войне Меня приводит в ярость, Проклятье и презренье ей! Картины разрушенья и огня, Детей разорванных и тленных, И матерей безумные глаза… Двусмысленная ложь — «военная гроза»… Друзья мои, теперь на фильм военный, Друзья мои! Не надо звать меня. 1970, больница «В набухшем небе тусклые повисли…»
В набухшем небе тусклые повисли Миры над городом, над мглой ложбин. Крылатые, как эти мыши, мысли, Душа, всколыхнутая до глубин. Мир символов и тех соприкасаний, В которых узнаёт себя душа, И вот, прощённые последним целованьем, В «не знаю» прежнее уходим не спеша. Пусть нежность вся, и всё моё хотенье, Что для тебя, как мёд пчела, скопил, Подвержено спасительному тленью, Как и мильоны жизней всех светил. Но разве Дух, познавший полноту Высокого и подлинного счастья, Не встретит за земным пределом ту, Кто здесь была и Радостью и Страстью? 1927, «Звено», Париж «Поговорим вполголоса о жизни…» Поговорим вполголоса о жизни. Твоя рука лежит в моей руке. Мы граждане не найденной Отчизны, Которая нигде и вдалеке. Да, да, конечно, надо жить и строить, Бороться, верить, жертвовать собой. Да, да, не только надо, но и стоит. Но как же с грустью совладать такой! Ведь самый верный друг тебя забудет. Любимая предаст тебя с другим. Из века в век — так было, есть и будет. И что ж? — сознаемся, договорим. И ты предашь вернейшую подругу. И вот в какой-то день, в какой-то час, Как тетива, натянутая туго, Вдруг сердце обрывается у нас. 1938, «Русские записки», Париж. |
