2. «От удушья крови и восстания…» От удушья крови и восстания Уходили в синеву морей. Жили трудным хлебом подаяния, Нищенствуя у чужих дверей. Столько встреч и счастья расставания! Было в этой жизни, наконец. Столько нестерпимого сияния Человеческих больших сердец. Падая от бедствий и усталости, Никогда не отрекайся ты От последней к человеку жалости И от простодушной теплоты. Париж, «Круг» «Холодный ветер из Бретани…»[25]
Холодный ветер из Бретани Нагнал сегодня столько туч, Что не прорвётся, не проглянет Сквозь эту толщу тёплый луч. Сквозь сеть дождя, туман и холод Смотрю на призрачный Париж. Как я любил, когда был молод, Пейзаж неповторимых крыш. Туман, синеющий над Сеной, Шуршащий гравий под ногой. Единственный во всей вселенной Вокруг Сената сад большой. Здесь наша молодость шумела В жару мечтаний и надежд, В толпе таких же неумелых Самонадеянных невежд. Она нас тешила борьбою, С благополучьем не в ладах, Нам наша молодость покоя Не обещала никогда. Ты скажешь: разве не напрасны Все пережитые года? Война безжалостно и властно Их зачеркнула навсегда. Нет! Вот опять в борьбе суровой Мы можем, как бы им в ответ, Средь лютых бурь и лютых бед Перекликнуться верным словом. «Ушло у нас жизни не мало…» Ушло у нас жизни не мало По чужим дворам на постой. Может быть, время настало Спешить на работу домой. Странники — по охоте, Странники — по неволе. В трудной учили заботе Нас трудовые мозоли. С прошлым расстались навеки У больших европейских дорог. Повесть о человеке, Что дважды родиться смог. Только мы всюду чужие, Везде и всегда в разлуке. И как ответит Россия На распростёртые руки? 1942, Нью-Йорк, «Ковчег» IV век[26] («Ещё стояли римские орлы…») Ещё стояли римские орлы, На рубежах рубились легионы. Медлительные галльские волы Соху влачили по равнине сонной. Ещё, казалось, нерушим вовек В сознанье человека «пакс романо», Хотя ползли тревожные туманы За синею чертой могучих рек. Вот за Дунаем в сизой синеве Для жаркой битвы или для охоты Уже в прибрежной рыскали траве, Таясь — славяне, гунны, скифы, готы?.. За синим Рейном по ночам дымились В дубовых чащах жаркие костры — И варварам весёлым жадно снились Богатые античные дворы. А некий римлянин, свидетель века, Философ, может быть, или поэт, Склонившись над судьбою человека, Не находил грядущему ответ. Усталостью и скукою томим, Он с отвращением смотрел на город, Ещё не зная, что Алларих скоро Сожжёт и разорит бессмертный Рим! Хоть чувствовал, что римские солдаты Уж не спасут от гибельной судьбы… И в то же время варвар волосатый Уже рубил германские дубы! Он выстроит большие города, Он вознесёт высокие соборы — Но на путях боренья и труда Желанный день ещё придёт не скоро. Ещё шумит рекой широкой кровь, И норов, необузданный и дикий, В огне, в крови, в бореньях, вновь и вновь Покажет миру облик свой двуликий… Под взором современника пытливым Не так ли в буре и трудах возник Эпохи нашей противоречивой Мучительный и вдохновенный лик. 1942, Париж. Мой путь На туманные Крымские горы Тихо падал сухой снежок, И чернели морские просторы — Это наш короткий пролог. А потом в прозрачной лазури Я увидел зелёный Босфор. Сердце радовалось до дури Теплоте сиреневых гор. Загудели гнездом осиным Европейские города. Развернулись повестью длинной Поучительные года. Время шло. В тяжёлой заботе — Легче летом, труднее зимой — Жизнь раскрылась мне в чёрной работе, Трезвой, честной, нелёгкой, иной. В эти жёсткие годы впервые Жизнь увидел по-новому я. К трудовой потянулись России Её блудные сыновья. Так фабричный гудок и лопата, Трудный опыт, прошедший не зря, Нам открыли, жестоко и внятно, Смысл и чаянья Октября. 1936, Париж, «Прекрасные руки твои на клавишах…»
вернуться Две строфы (вторая и третья) взяты из стихотворения «Сквозь сеть дождя, туман и холод…», посвящённого Ирине Кнорринг (книга «Парус»). вернуться Есть и второй вариант этого стихотворения. IV век Ещё стояли римские орлы, На рубежах, рубились легионы, Но с севера бегущие волы Ревели трубами Иерихона. И некий римлянин, свидетель века, Философ, может быть, или поэт, Последний, может быть, ценитель греков, Не находил грядущему ответ. Усталостью и грустию томим. Он с отвращением смотрел на город, Ещё не зная, что Аларих скоро Сожжёт и разорит бессмертный Рим. И полоса вечернего заката Сгорала медленно в огне судьбы, И в то же время варвар волосатый Уже рубил германские дубы. Он выстроит большие города, Он выстроит высокие соборы, Но на путях боренья и труда Желанный день ещё придёт не скоро. Ещё шумит рекой горячей кровь, И норов, необузданный и дикий, В огне, в труде, в бореньях вновь и вновь Покажет миру облик свой двуликий. В тяжёлый день ведём неравный бой, В тяжёлый день мы вышли на дорогу, Ещё не досчитаемся мы многих, И ярость бурь изумит над головой. И если нашим дням продленья нет За кровь, за рабский труд, за самовластье, — Всё ж снился нам какой-то звёздный свет Большого человеческого счастья. И, может быть, и мой потомок дальний Под шелест медленный старинных книг Вдруг различит высокий и печальный Эпохи нашей искажённый лик. 1942, Париж. вернуться Стихотворение посвящено Нине Федотовой, дочери философа, историка и публициста Георгия Петровича Федотова (1886–1951), который эмигрировал во Францию в 1925 г. С 1941 г. — в США. Дочь его была музыкально одарена. На полях рукописи рукой Ю.С. написано: «Она вышла замуж за Рожанковского, художника-иллюстратора детских книг». Ю.С. дружил с семьёй Г.П. Федотова, часто бывал у них в доме на литературных чаепитиях. |
