Отдых Земное счастье. Лето. Тишина. Медлительное облако над садом. Чуть пламенеющая даль видна. Ты рядом — больше ничего не надо. Как будто не было обид и зла, Все эти годы с радостью приемлю. В густом овсе кричат перепела. На что ещё мы променяем землю? Я большего не жду и не ищу, Хоть каждый миг всегда сулил разлуку… [6]И матовую от загара руку Роняешь ты в высокую траву. 1932. «Сквозь шумы автомобилей…»
Сквозь шумы автомобилей, Чириканье воробьёв. Сквозь всё, что мы позабыли, Мне вспомнилось имя твоё. Где ты? — в Нью-Йорке, в Шанхае, В Калифорнии или в Москве? …Мы любили с тобою в мае Ходить по свежей траве. Почти ничего не осталось От прошлого. Даже сны Концом своим и началом Уходят в годы войны. И как в обречённости некой У страшных снов мы в плену, Потому что нельзя человеку До конца позабыть войну. А в то безмятежное лето Мы жили в доме большом. Стрелял я из пистолета И ездил с тобой верхом. 1935. «Свод потолка и холоден и крут…»[7] Свод потолка и холоден и крут, Холсты картин давным-давно поблёклых, Но той же райской радостью цветут Средневековые цветные стёкла. Заснул Адам под деревом в саду. Склонился змей и искушает Еву. И вот уже Архангел, полный гнева, На землю гонит, к бедам и труду. А грешников поджаривают бесы. Склонясь над яслями, мычат скоты… И с башенной огромной высоты Поплыл удар густой и полновесный. Перекрестились женщина, солдат… Века, века о том же — о пощаде. С такою же надеждою во взгляде… И так же исчезают без следа. Как грустно, что не существуют черти, Как грустно, что не крестится рука. Какая это мутная тоска, Так унизительно искать бессмертья. Вот если б мы уехали с тобой Сейчас в Италию или в Египет, Или шумели бы над головой В Австралии гиганты эвкалипты, Или волны ленивый, мерный всплёск Мы слышали, и красных сосен пенье, Или под стук ритмических колёс Дремали бы в блаженнейшем томленье… По улицам весёлых городов, Мы, крепко взявшись за руки, как дети, Бродили бы, без мыслей и без слов, Бродили бы — всё позабыв на свете. Как стало б на душе у нас светло. От сердца бы всё горе отлегло. Но в этой жизни счастье слишком редко. Мы задохнёмся в нашей душной клетке. 1935. «Предайся радости, а не печали…» Предайся радости, а не печали И сделай надпись на моём гробу: «Благослови высокую судьбу, Мы бедствия и странствия узнали». — Всё это так. — С усилием сжимаешь Бескровный рот. А я? — и след простыл! И даже ты ведь так и не узнаешь, Как я томился, бедствовал, любил. 1929. «Всё выпито. Последняя, пустая…» Всё выпито. Последняя, пустая Бутылка убрана. Уже рассвет. Летит обыкновенная, дневная, Земная жизнь — навстречу и в ответ. Выходим мы на улицу глухую. (Чуть обозначен город по утрам). Друзья мои, подумайте, какую, Какую жизнь поднять хотелось нам! Она ещё в рукопожатье каждом. …Всплывает шар. Плывёт в тумане влажном. Из чёрных труб густой клубится дым. И грохот утренних телег по мостовым. 1931. «Жизнью мужественной, настоящей…» Жизнью мужественной, настоящей Каждый каждому поможет жить. В бедствиях, в паденьях предстоящих Только б верному не изменить! Вот мы расстаёмся утром рано. День начнётся — всё пойдёт в разлад. Сохраним же верность без изъяна Человеческому слову: брат. 1933. «От загара и от ветра бурый…» От загара и от ветра бурый, Над волнами ты имеешь власть. Днём работаешь — толково, хмуро Чинишь ты разорванную снасть. Ну, и я, старик, тружусь до пота Под немолчный и глухой прибой. Ты смеёшься над моей работой И качаешь белой головой. О тебе я думаю: счастливец. Ты в мой труд не веришь — блажь и ложь. Думаешь: «бездельник и ленивец», Помогать тебе к сетям зовёшь. А когда угаснет день несносный, Труд дневной и мы доволочим, Приходи на дальние утёсы — Посидим, покурим, помолчим. 1933. вернуться Стихи написаны в Шартре. «Каждый миг сулил разлуку» потому, что Ирина Кнорринг была смертельно больна диабетом. вернуться Это стихотворение потом будет переделано и напечатано в 1973 г. в казахстанском журнале «Простор» в новой редакции. В готическом соборе Свод потолка, и холоден, и крут. Холсты картин, давным-давно поблёкших. И только той же райской радостью цветут Средневековые цветные стёкла. Заснул Адам под деревом в саду, Склонился змей и искушает Еву. И вот уже архангел, полный гнева, На землю гонит к бедам и труду, А грешников поджаривают бесы, Склонясь над яслями, мычат скоты… Вдруг с башенной, огромной высоты Поплыл удар, густой и полновесный. Перекрестилась женщина, солдаты… Века, века о том же! — о пощаде! И с тою же надеждою во взгляде, И так же исчезают без следа! А приходящих вновь встречают черти И каменного ангела рука. Какая это мутная тоска — Как унизительно искать бессмертья! |
