— Пусть группа скажет своё слово с помощью музыки, — сказал Эдди. — Они сыграют несколько песен, а промоутеры и люди из СМИ полюбят их.

Звучало заманчиво. Но даже самые хитроумные планы могут пойти не так.

Мы заехали в «Вестминстер», дорогой отель из ста номеров, с мраморными каминами и паркетными полами. Отель располагался на Рю де ла Пэ. Когда мы заселялись в номера, зазвонил телефон. Это был Клайв Кулсон.

— Ричард, мы тут настраиваем аппаратуру для шоу. Я не думаю, что группа захочет услышать это, но наша сцена — боксёрский ринг. Они же никогда не играли на таком раньше. Думаешь, они захотят играть на ринге?

Я знал ответ, даже не спрашивая музыкантов.

— Это абсурд, — ответил я. — Убирай аппаратуру, Клайв. Команда не будет играть сегодня. Если они хотят услышать кого-то на боксёрском ринге, пусть предложат контракт на запись Мохаммеду Али!

И хотя в тот вечер не было живой музыки, мы сами на вечеринке появились.

— Ведите себя как можно дружелюбнее, — советовал Питер перед выходом из отеля. — Я знаю, как ужасно всё это терпеть. Мне тоже придётся несладко проводить время. Давайте сомкнём зубы и сделаем это.

Мы продержались на вечеринке, делая вид, что отлично проводим время, общаясь с прессой. Мы также узнали, насколько влиятелен Эдди Баркли в кругах французской прессы. И хотя группа не выступала живьём, рецензии на наше «шоу» появились в газетах на следующий день. «Zeppelin раз за разом вызывали на бис, — писал один критик. — Даже капризные менеджеры звукозаписывающих компаний хотели ещё и ещё. Не важно, что играла группа — Good Times, Bad Times или Ramble On — толпа жаждала большего.

— О, брат — проворчал Джон Пол, прочитав отзывы в парижских газетах. По поводу острых отношений группы с прессой он пошутил, что французские статьи — лучшее, что про них написали. В то время так оно и было.

Может быть, так нужно привлекать прессу на нашу сторону, — сострил Джимми. — Просто не будем приезжать на концерты! Наши призрачные выступления критикам нравятся больше.

Когда вечеринка в Париже окончилась, наши пути разошлись. Мы по отдельности поехали развлекаться дальше по клубам, взяв нескольких роскошных подруг, работавших на Баркли.

— Держитесь подальше от неприятностей, — предупредил Питер, зная, что его вялый совет никто не примет во внимание. Но он всё же посчитал своим долгом предупредить нас. — Я хочу уехать завтра из Парижа без лишних шрамов.

На следующее утро я проснулся в одиннадцать утра и позвонил в номер Бонэма, чтобы узнать, не хочет ли он позавтракать. Тот не ответил; не услышал я никакого шума, когда постучал в дверь.

— Гад дрыхнет без ног, я знаю, — подумал я. — Нужно всё равно его разбудить.

Я вылез из окна собственного номера на третьем этаже, решив, что смогу дойти до Бонэма по уступу, и залезть в его окно. Перед началом путешествия длиной в двадцать метров я посмотрел вниз на улицу и сразу понял, что если подскользнусь или чихну, то могу потерять равновесие с серьёзным риском для жизни. И вояж показался куда более опасным, мне нужно быть более осмотрительным. Шаг за шагом.

— Иди медленнее, Ричард, — сказал я себе. — Не торопись, у тебя впереди целый день.

На полпути я услышал крики с улицы. «Эй вы там, лучше заткнитесь», — думал я. Отвлекать меня нужно в последнюю очередь.

Разговор на улице, в основном, был на французском, я почти ничего не понял. Я не решался смотреть вниз, а вместо этого фокусировался на достижении цели без травм. Когда я всё же глянул вниз, то увидел внизу постепенно растущую толпу, наблюдавшую за моим походом. Когда я им помахал в ответ, появились два жандарма.

Наконец до меня начал доходить смысл слов на французском.

— Спускайтесь и как можно скорее, — кричали мне. — Если вы идёте в Картье, то знайте — магазин под охраной. Не делайте глупостей, мы хотим вас допросить.

Картье! О чём они говорят?

А потом я понял, что магазин «Картье» находится рядом с отелем. Видимо, жандармы решили, что имеют дело с парижским воришкой, намеревающимся спереть драгоценностей на несколько тысяч франков.

Я вдруг занервничал, что не рекомендуется делать на уровне третьего этажа. «Если они выстрелят и зададут вопросы потом, — подумал я, — то у меня проблема». Я сменил направление и попятился к себе в номер. По пути я улыбнулся им и помахал рукой, надеясь, что они передумают стрелять.

Пару минут спустя, когда я залез в свой номер, то наконец смог выдохнуть с облегчением. Жандармы ожидали меня, и мне пришлось объяснять, что я всего лишь хотел разбудить друга. Они, кажется, не поверили и посмотрели на меня, словно говоря: «Ты не мог придумать что-нибудь получше?». Но когда меня обыскали и обнаружили, что в моих карманах нет камней и драгоценностей, арестовать меня было не за что. После получасового допроса меня отпустили.

По иронии судьбы, я старался зря. Бонэма вообще не было в номере в то время. Три часа спустя такси высадило его перед входом в отель.

В номере Джимми Джон попытался вспомнить, что произошло с ним в ту ночь.

— Не понимаю, — сказал он с озадаченным выражением лица. — Прошлой ночью, я кажется, слишком много выпил и оказался на ферме в двадцати километрах от Парижа. Понятия не имею, как я туда попал и с кем был. Когда я проснулся, я был один и спал на диване. Коровы мычали где-то недалеко. Я взял телефон, вызвал такси и убрался оттуда.

Ещё один случай по пьяни!

Даже вернувшись в Англию, Питер никак не мог позабыть Америку. Не было более толкового менеджера, чем Питер. Он мог распознать новые возможности за милю, взвесить «за» и «против» и мгновенно решить, насколько они реальны, обычно всегда в точку. И когда бы группа ни находилась дома, он всегда хотел отправить их снова в Штаты.

— Это вопрос долларов и центов, — разоткровенничался он как-то осенним днём 1969 года. — Команда может заработать много денег и привлечь огромное внимание, проводя как можно больше времени в Америке. В то время нам вряд ли стоило беспокоиться о возможности перегнуть палку. А с выходом нового альбома настало идеальное время для очередного тура.

Питер потратил остаток дня, созваниваясь с участниками группы. Он приводил им аргументы в пользу возвращения на гастроли. Он не должен был наседать слишком агрессивно.

— Команде предложили два вечера в Карнеги-холле, — сказал он Джимми. — Весьма престижно и заманчиво, чтобы отказаться. Стоунз играли в Карнеги-холле в середине шестидесятых, с тех пор ни одна рок-группа там не выступала. Я думаю, нам это нужно сделать.

Звучало неплохо, но в группе новость вызвала смешанные чувства.

— Только не Америка! — взвыл Бонзо. — Мы устали. Дайте нам немного отдохнуть.

Они все хотели провести время с женами и подружками. И даже Роберт повторил жалобу, прозвучавшую прежде:

— Теперь мы зарабатываем столько денег, а разве деньги не должны давать немного времени, чтобы расслабиться?

Как бы то ни было, это был Карнеги-холл. Чем больше Питер говорил о нём, тем более заманчиво звучало предложение. «Ладно, сделаем это», — наконец сказал Джимми. И мы с Питером провисели неделю на телефоне, согласовывая детали трехнедельного тура по семнадцати городам. Мы проедемся от Восточного побережья через Средний Запад до западных штатов, и дадим несколько концертов в Канаде.

Поскольку новый альбом в Штатах должен был выйти в разгар тура, команда сконцентрировалась на вещах с «Led Zeppelin II»: Whole Lotta Love… Bring It On Home… What Is And What Should Never Be. Thank You построена вокруг соло на клавишных Джона Пола. Moby Dick стал неотъемлемой частью действа, а барабанное соло Бонзо с годами развернулось до двадцати минут, затем до тридцати, иногда и дольше. Когда группа играла песни с первого альбома, то часто это делала по-новому, например, в вариациях Dazed and Confused Джимми уводил песню в самые неожиданные направления — вставляя в неё куски других песен: Джони Митчелл или Eagles; а группа следовала за ним. «У неё должна быть свободная форма, — говорил Джимми группе. — Не нужно никакой структуры».