— Ты понимаешь, что творишь? — не унимался Питер. — Тебе не приходит в голову, что своим поведением ты подвергаешь опасности будущее всей группы? Что с тобой, Джон? Ты хочешь испортить жизнь всем вокруг?

Бонэм не ответил. Когда он оделся, они с Питером открыли дверь и деликатно проследовали мимо полицейских, не издав ни слова. Остальные члены группы присоединились к ним у служебного входа на сцену. Мы направились к ожидавшей нас машине и поспешно уехали. Хотелось, чтобы про инцидент забыли ко времени, когда Бонэм протрезвеет. К счастью, так оно и случилось.

На фестивале Вудинвиль Бонэм вёл себя поприличнее. Он знал, что такое Питер в гневе, если продолжит повторять свои дикие выходки. К тому же, он, как и остальные, поджал хвост, потому что в тот день выступал Чак Берри, прямо перед нами. Афиша не вмещала весь список артистов — Vanilla Fudge, The Byrds, The Chicago Transit Authority, The Doors. Но больше всего нас интересовал Берри. Он начал точно срок в срок и, а ушел со сцены быстрее быстрого.

— Удивительно, как мало времени Берри тратит на шоу, — наставлял нас Питер. — Он появляется за несколько минут перед началом концерта и уходит до того, как стихнут аплодисменты.

Берри приехал в розовом кадиллаке за двадцать минут до своего сета. Он выглядел худее, чем я представлял, но знаменитые усики лежали волос к волоску. Он привёз с собой гитару, а группу взял местную, из Сиэтла — состав из трёх человек, которые самостоятельно репетировали вещи Берри в течение трёх дней.

Я играю «Sweet Little Sixteen» с семи лет, — рассказал мне клавишник. — Не могу поверить, что сегодня буду играть с самим Чаком Берри. Этот день я никогда не забуду.

Цеппелины работали совершенно не так. И хотя группа появлялась за тридцать минут до поднятия кулис, техперсонал приезжал на место в восемь или девять утра, за полдня до начала концерта. Они работали без остановки почти до пяти вечера — настраивали гитары Джимми, готовили Бонэмовские барабаны для его брутальных атак, доводили до ума бас Джона Пола. Они тестировали стойку с эффектами и проверяли звук, пока не чувствовали, что голос Роберта передаётся с той же интенсивностью, как и в студийной записи. Бригада была сама по себе художниками высшего класса, а именно такие требовались группе. Конечно, они иногда устраивали перерыв во время восьмичасовой работы, прихватывая виски или вино из гримёрки. И тем не менее, никакой небрежности и в помине не было, как в случае с Чаком Берри.

Три года спустя я находился в Бирмингеме с Бонэмом и Плантом. У нас был перерыв между турами, и мы шатались по барам, пили пиво и флиртовали с девчонками. Случилось так, что Чак Берри играл в клубе «Барбарелла», и мы пошли его послушать.

На середине «Johnny B. Goode» Бонэма одолел очередной приступ нервной неугомонности.

— Что за барабанщик? — простонал он. — Чак Берри — легенда рок-н-ролла, а с ним играет самый никудышный барабанщик. Ричард, мне нужно что-нибудь сделать. Этот парень ни черта не умеет играть!

— Ну и что ты можешь? — спросил я его. — Сиди спокойно. Мы скоро уйдём.

Но чем дальше, тем больше усиливалась нервозность Бонэма. В конце концов он не выдержал.

— Не могу больше терпеть. Чёртов барабанщик не стоит гроша ломаного. Надо его вытурить оттуда!

И Бонэм запрыгнул на сцену, схватил барабанщика за рубашку и произнёс:

— Чак хочет, чтобы я сыграл!

Берри обалдел, но не сказал ни слова. Бонэм уселся за установку, улыбнулся Берри и показал, как ему не терпится сыграть. Я полагаю, Берри знал, кто его новый барабанщик, но до конца не уверен. Когда Берри заиграл аккорды «Roll Over Bethoven», Бонэм выдал такой убойный аккомпанемент, что Бетховен перевернулся в гробу. Бонэм сыграл три песни и помахал ликующей толпе, перед тем, как покинуть сцену. Берри ему подмигнул словно говоря: «Да, вот это я понимаю — барабанщик!»

Многие люди разделяли это чувство. Иной раз все мы беспокоились, что Бонзо действует на грани. Он часто вёл себя, словно сбежал из дурдома. Но когда ты играешь на барабанах так, как он, люди готовы мириться с любым дерьмом, которое не потерпели бы от кого-нибудь менее талантливого. В результате эксцентричное поведение Бонэма никто почти никогда не препятствовал.

— Коул, я знаю, что сейчас четыре утра, но неужели все акулы в Пьюджет-Саунд (залив в шт. Вашингтон, на берегу которого расположен г. Сиэттл) уснули?

Джон Бонэм потерял терпение.

— Даю им ещё десять минут, Коул. Только десять минут. А потом я нырну за ними сам.

Бонэм говорил без остановки: бестолковая болтовня такого рода сводила меня с ума. Я старался не сорваться и молчал. Я думал, что если ничего не скажу, Бонэм сам заткнётся.

— Мне совсем скучно, Коул. Если нужно, я прыгну в воду и вытащу руками на берег этих маленьких чертей. Я это сделаю!

И мне надоело.

— Твою мать, Бонэм, заткнись! Если не будешь говорить тише, то перебудишь половину Сиэттла! Да ты этих чёртовых акул пугаешь.

Мы сидели на балконе в номере Бонэма на втором этаже в отеле Edgewater Inn, стоявшем на Пирсе 67. В руках у нас были удочки, закинутые в тёмные спокойные воды залива. Edgewater был необычный отель — на самом деле, мотель — и он никогда не надоедал Led Zeppelin. В нём не было ничего элегантного, но четырёхэтажное здание возвышалось прямо над бухтой Эллиот, и там можно было замечательно порыбачить. В сувенирном магазине можно было купить удилища. Если клевали акулы, то рыбалка превращалась в нечто более восхитительное, чем сафари в Африке.

На самом деле ни Бонэм, ни я, ничего толком не знали о рыбалке. Нужно нацепить наживку на конец крючка и ждать, что произойдёт. Мы слышали много рыбацких терминов, чтобы поддержать разговор хотя бы ненадолго, но и половины из них не понимали.

— Что мы делаем не так, Коул? Может, нам стоило взять другую удочку? Или закинуть с другого угла?

— Откуда я знаю? У нас же не было таких проблем в Темзе.

Но даже шутки не могли отвлечь нас надолго, возможно потому, что были не очень смешными.

— Эти акулы свалили из города, мать их? — задал я вопрос и притащил лампы из номера и с помощью удлинителя дотянул их до балкона, чтобы осветить воду под нами. — Что-то не видно ни одной из этих сукиных детей!

До нас в тот вечер Джимми Пейдж рыбачил с соседнего балкона, но к ночи бросил.

— Наверно, у него нет в крови духа рыбака, — сострил Бонэм.

Скорее всего, Джимми упился так, что сомлел и вырубился. Мы принимали кокаин чуть больше, чем в предыдущем туре, но я также побеспокоился, чтобы выпивки было в достатке, и никто не оставался подолгу трезвым.

Бонэм взял бутылку шампанского — третью за вечер.

— Давай выльем немного для клёва, — сказал он. — Пусть напьются и станут немного сговорчивей.

Бонэм сам к тому моменту прилично надрался. Вообще-то мы оба были в изрядном подпитии — настолько, что удивительно, как не свалились с балкона в семиградусную воду. У нас полостью отсутствовали тормоза, и, честно говоря, мы никогда не задумывались, сколько можем выпить, чтобы хоть немного на ногах держаться. На летнем туре Бонзо и другие старались умерить потребление алкоголя перед началом концерта. Но после — слово «лимит» исчезало из питейного словаря.

Возможно, музыка привела нас в Америку, но рыбалка (и выпивка) в Edgewater Inn представлялись нам одним из самых приятных времяпрепровождений во время долгих ожиданий между концертами. На этом этапе истории Zeppelin — в третьем американском туре — мы могли позволить себе останавливаться в любом отеле города. Но в Сиэтле к отелю Edgewater Inn, несмотря на скромные номера и устоявшийся рыбный запах, который казалось навечно впитался в каждое полотенце и простыню, мы питали самые тёплые чувства.

— Если ты поселишь нас в любое другое место, Ричард, будешь искать себе другую работу, — сказал Роберт, ткнув мне в грудь указательным пальцем. И он шутил только наполовину.