РАБОТА Да, в итоге по высшему счету Лишь за труд воздается сполна, И работа, одна лишь работа В книге жизни тебе зачтена. Ты в простое — безделица ранит, Ты в простое — беспомощна ты… От душевной усталости ранней, От тщеславия и суеты, От тоски, настоящей и ложной, От наветов и прочего зла Защити меня, бруствер надежный Бруствер письменного стола. 1972 «Мне сегодня, бессонной ночью…» Мне сегодня, бессонной ночью, Показалось, что жизнь прошла… Мой товарищ, памирский летчик, Как идут у тебя дела? Не суди меня слишком строго, Что давно не пишу тебе: Не забыта она — дорога От Хорога до Душанбе. Не забыто, как крупной тряской Било крошечный самолет, Как одной кислородной маской Мы дышали с тобой в черед, Как накрыл нас туман в ущелье — Узком, длинном, как коридор, Как отчаянно, на пределе, Барахливший тянул мотор. Не пищу. Только помни прочно — Не оборваны провода… Неожиданно, поздней ночью, Позвоню и скажу: «Беда, Заупрямилась непогода, Все труднее дышать, браток. Мне бы чистого кислорода, Мне бы дружбы твоей глоток!» 1973 «Закрутила меня, завертела Москва…» Закрутила меня, завертела Москва, Отступила лесов и озер синева, И опять, и опять я живу на бегу, И с друзьями опять посидеть не могу. И опять это страшное слово «потом»… Я и вправду до слез сожалею о том, Что сама обрываю за ниткою нить, То теряю, чего невозможно купить… 1973 «Есть скромность паче гордости…» Есть скромность паче гордости — Я знаю. Ты скромен или горд? — Не разберусь. В твоих глазах прищуренных — сквозная Осенняя изменчивая Русь. Того гляди, пахнет колючим снегом, Того гляди, метелью заметет… Себе порой кажусь я печенегом, Страшащимся отправиться в поход. Боюсь попасть к морозам в окруженье, Боюсь в твоем обуглиться огне, Еще боюсь, что ужас пораженья Победой может показаться мне… 1973 «Днем еще командую собою…» Днем еще командую собою, А ночами, в беспокойном сне, Сердце, дезертир на поле боя, Не желает подчиняться мне. Сколько можно, сколько можно сниться!.. Просыпаюсь, зажигаю свет. За день отвоеванных позиций Утром словно не было и нет. Вновь тревога, снова боль тупая. А считала, это за спиной. Как татуировка, проступает Все, что было вытравлено мной… 1973
«Пусть больно, пусть очень больно…» Пусть больно, пусть очень больно — И все же круши, кроши: Стучит молоток отбойный В запутанных шахтах души. Стучит он и днем и ночью — Хватает тревог и бед. Проверка идет на прочность, Конца той проверке нет. И что же здесь скажешь, кроме Того, что твержу весь век? — Надежней всего в изломе Обязан быть человек… 1973 «Чем тяжелей, тем легче…» Чем тяжелей, тем легче: Если плохо, Все, что возможно, на себя навьючь. Работа — вот лекарство. И не охай. Справляйся сам, своих друзей не мучь. Чем больше ноша, тем сильнее плечи. К тому же через месяц или год Боль в сердце станет, вероятно, легче — Конечно, если очень повезет… 1973 «Только грусть. Даже ревности нету…» Только грусть. Даже ревности нету. Нет тоски, лихорадки, тревог. Для меня ты — чужая планета, И к тебе не ищу я дорог. Холод звезд меж тобою и мною И, должно быть, совсем не беда То, что я притяженье земное Не смогу одолеть никогда… 1973 «И когда я изверилась, сникла, устала…» И когда я изверилась, сникла, устала И на чудо надеяться перестала, Позвонил человек из далекой страны, И сказал человек: — Вы мне очень нужны. — И сказал человек: — Я без вас не могу… — За окном закружились дома на снегу, Дрогнул пол, покачнулись четыре стены. Человек повторил: — Вы мне очень нужны… — Этот голос с акцентом — Замедленный, низкий! А потом бормотание телефонистки: — Почему вы молчите, Москва, почему? Отвечайте, алло! — Что ответить ему? Что давно я изверилась, сникла, устала, Что на чудо надеяться перестала, Ничего не хочу, никого не виню, Что в остывшей золе не воскреснуть огню? Только вслух разве вымолвишь эти слова? И молчала, молчала, молчала Москва… |
